Ханское правосудие. Очерки истории суда и процесса в тюрко-монгольских государствах: От Чингис-хана до начала XX века - Роман Юлианович Почекаев

(пусть и в ненадлежащем состоянии), позволяют сделать вывод, что российское подданство истцов обусловило их особые процессуальные права по сравнению с другими иностранцами в Джунгарском ханстве.

Согласно запискам российских путешественников 1730–1750-х годов, джунгарские судьи применяли «двойные стандарты» при решении дел, в которых сторонами были ойраты и представители других народов из числа подданных хунтайджи: если истцом или потерпевшим был ойрат, то его противник наказывался строже, тогда как если ойрат выступал ответчиком или подсудимым, то в отношении его выносилось более мягкое решение или приговор (см. об этом подробнее: [Почекаев, 2021а, с. 74]).

Не слишком гостеприимно относились ойратские правители и их чиновники и к иностранным дипломатам: послы империи Цин и хошоутских правителей Тибета и Кукунора в Джунгарском ханстве, а также представители вассальных правителей Среднего жуза, в отличие от русских, находились «под караулом», содержались в гораздо худших условиях и получали более скудное питание. Причиной пренебрежительного отношения к китайским посланцам стали миролюбивые инициативы императора Юньчжена (1723–1736), который ко времени описываемых событий только вступил на престол, не чувствовал себя уверенно во главе государства и, в отличие от своего отца Канси (1662–1722), постоянно воевавшего с ойратами[147], предложил джунгарскому монарху заключить мир, что было воспринято последним как слабость [Слесарчук, 2013, с. 211; Perdue, 2005, р. 209]. Вероятно, пренебрежение к дипломатическим представителям Тибета и Кукунора при дворе хунтайджи объяснялось тем, что хошоутская правящая элита (несмотря на свою принадлежность к ойратскому народу) стремилась к миру с империей Цин.

Впрочем, далеко не все и российские дипломаты находили радушный прием в Джунгарском ханстве. Особое отношение к миссии И.С. Унковского объясняется тем, что он прибыл ко двору хунтайджи Цэван-Рабдана с изначальным намерением заключить выгодный в политическом и экономическом отношении договор и во время своего пребывания при дворе выражал всяческую заинтересованность в сотрудничестве с Джунгарским ханством как весьма перспективным дипломатическим и торговым партнером [Courant, 1912, р. 68–69; Perdue, 2005, р. 214]. Правда, как только соответствующие договоренности между российским послом и джунгарским хунтайджи были достигнуты, российская миссия перестала представлять интерес для ойратов, что и нашло отражение в свертывании рассматриваемого разбирательства («и тако до самого отъезду проволочили») и в конечном решении, которое явно отражает вышеупомянутое предвзятое отношение ойратских судей к иноземцам (по сравнению с собственными соотечественниками)[148]. Еще одним показателем особого формата судопроизводства в связи с участием в разбирательстве представителей иностранного государства стало то, что никто из участников процесса не приносил присягу. Хотя в деле о конокрадстве, согласно «Их Цааз», при отсутствии явных доказательств вины подозреваемого было достаточно, чтобы присягнул либо шуленга (староста) его аила перед сайтом, правителем отока, либо тот – перед нойоном, правителем аймака [Их Цааз, 1981, с. 22–23, п. 101]. Поскольку показания российского истца стали единственным доказательством против таких же показаний ойратского ответчика, принесение присяги участниками процесса было бы логичным, но судьи, по всей видимости, приняли во внимание принадлежность истца и ответчика к разным религиям: клятва, данная ответчиком в соответствии с буддийскими религиозными канонами, несомненно, ничего не значила бы в глазах российских послов, являвшихся христианами[149], более того, она могла бы быть опротестована ими и вызвать новый виток разбирательства, возможно даже с участием самого хунтайджи.

Подводя итоги проведенного исследования, мы можем сделать вывод, что многие процессуальные нормы ойратского законодательства – свода законов «Их Цааз» и дополнявших его указов Галдана Бошокту-хана – нашли отражение в проанализированном казусе, и это свидетельствует об актуальности ойратского законодательства в практике регулирования правоотношений, в том числе и процессуальных[150]. Вместе с тем тот факт, что одна из сторон была представлена иностранцами, обусловил, во-первых, неприменение некоторых видов получения доказательств (присяга), во-вторых, затягивание процесса и вынесение решения с нарушением прямых указаний материальных норм «Их Цааз». Это дает основание утверждать, что джунгарское писаное право в полной мере распространялось исключительно на ойратских подданных хунтайджи (ср.: [Команджаев, 2010, с. 94; Рязановский, 1931, с. 39]), тогда как в отношении других народов ханства и иностранных подданных на его территории оно применялось избирательно – во многом в зависимости от международных интересов джунгарских правителей.

«Смерть шпионам» – 1: суд и казнь Ч. Стоддарта и А. Конолли в Бухаре

17 июля 1842 г. в Бухаре были казнены британские офицеры – подполковник Чарльз Стоддарт и капитан Артур Конолли, обвиненные бухарскими властями в шпионаже. Это событие (равно как и длительное тюремное заключение англичан, предшествовавшее казни) вызвало широкий резонанс на международном уровне. Неудивительно, что данное дело уже вскоре после гибели англичан стало привлекать внимание исследователей и остается актуальным до наших дней. При этом большинство специалистов вполне обоснованно рассматривают это драматическое событие в международно-политическом контексте – как элемент политики Великобритании по укреплению своих позиций в Центральной Азии [Яншин, 2004; Ferrier, 1858; Kaye, 1874], проявление соперничества Российской и Британской империй за контроль над этим регионом в рамках так называемой Большой игры[151] [Терентьев, 1875; Халфин, 1974; Хопкирк, 2004; Hutton, 1875] и даже с точки зрения интересов Османской империи в Центральной Азии [Васильев, 2014а]. Специально этому сюжету уделяют внимание историки, исследовавшие российско-бухарские отношения в первой половине XIX в. и, в частности, миссию в Бухару К.Ф. Бутенева в 1841–1842 гг. [Жуковский, 1915, с. 128–134; Залесов, 1862а; Постников, 2012; 2013; Халфин, Рассадина, 1977]: именно члены этой миссии представили подробные сведения о пребывании в Бухаре Стоддарта и Конолли, с которыми лично встречались и которых пытались выручить из плена.

Казнь английских офицеров после длительного плена и пребывания в заключении в бухарской тюрьме характеризовалась и современниками, и исследователями более позднего времени как пример свирепости и произвола Насруллы, эмира Бухары (1827–1860). Бессмысленно отрицать жестокость действий, предпринятых этим правителем в отношении англичан, тем более что ее отмечают и соотечественники самого эмира [Сами, 1962, с. 55]. Однако, выражая сочувствие казненным офицерам, негодование жестокостью Насруллы и призывая англичан «отомстить» Бухаре, такие авторы зачастую забывают, что Стоддарт и Конолли не были невинными жертвами свирепого восточного деспота, а подверглись суровому наказанию за шпионаж – преступление весьма тяжелое и опасное. Ниже мы намерены показать, что действия эмира Насруллы и его приближенных в отношении английских офицеров не были проявлением произвола, а имели основания, подтвержденные доказательствами, которые могли бы быть сочтены обоснованными и с точки зрения современного процессуального права. Таким образом, наша цель – анализ обстоятельств, связанных с пленением, осуждением и казнью Ч. Стоддарта и А. Конолли, в процессуальном аспекте, что, думается, позволит также выявить некоторые особенности правосудия среднеазиатских монархов XIX в. в целом.

Главными источниками для проведения анализа являются исторические документы – свидетельства современников, лично общавшихся со Стоддартом и Конолли в Бухаре. К ним прежде всего относятся рапорты, отчеты и записки членов российской дипломатической миссии в эмират – К.Ф. Бутенева, Н.В. Ханыкова и А. Лемана. Помимо них, ценную информацию предоставили западные современники, собиравшие сведения о