Ментальности народов мира - Георгий Дмитриевич Гачев

class="v">Мой язык, каждый атом моей крови созданы из этой почвы,

из этого воздуха,

Рожденный здесь от родителей, рожденных здесь

от родителей,

тоже рожденных здесь.

(Это существенно акцентировать гордо здесь – в стране переселенцев. – Г. Г.).

Я теперь, тридцати семи лет, в полном здоровье, начинаю

эту песню,

Надеясь не кончить до смерти.

Себя он чувствует «гаванью» души (I harbour for good or bad), добра и зла. Вот – ощущение души океаном: Атлантика в поддоне Психеи каждого Американца. И пишет о «Природе без удержу (without chec), с первичной энергией». Американской шкалы ценностей тут критерии упомянуты.

Но Кредо, Символ Веры в Евангелии от Уолта – изложен в вводной песне One’s Self I Sing. Тут я не соглашусь с переводом К. Чуковского: «Одного я пою». Нет, здесь главное слово Self, аналогичное немецкому Selbst – «Самость», или Ichheit – «Яйность». A «One’s» – имеет смысл неопределенного местоимения. Так что: «Самость каждого я пою». Вот фундамент Американства – одиночка, самостоящая в мире, индивидуум. Естествен отсюда ход – к равенству и демократии. Он и совершается: Новый путь я пою, всякую простую (не аристократа избранного. – Г. Г.), отдельную (а не некое коллективное или соборное единство, целое: нутам родина, страна, партия. – Г. Г.) личность,

И все же Демократическое слово твержу, слово En Masse, Физиологию с головы и до пят я пою (= демократию между членами тела утверждает. – Г. Г.),

Не только лицо человеческое и не только рассудок достойны (эти аристократы в иерархии тела и души. – Г. Г.) Музы (абсолютно чуждое американской поэтике слово, фальшивый европейский звук здесь. – Г. Г.), но все Тело еще более достойно ее, Женское наравне с Мужским я пою (тут не Feminine, a FeMALE и MALE, т. е. акцент на самке и самце, на животном в нас. Не «леди» и «джентльмен» имеются в виду и не абстрактное «Вечно Женственное» германства и российской «Софийности». – Г. Г.),

Жизнь, безмерную в страсти, в биении, в силе

(все – категории динамики, энергии. – Г. Г.),

Радостную, созданную божественным законом для самых

свободных деяний (свобода и ургия! – Г. Г.)

Человека Новых Времен я пою.

(Нет, тут попроще: The Modern Man = Современного, человека настоящего, моего, значит, времени, которое – первоценно в США, а не некие «новые времена», что может отсылать к «светлому будущему» – куда подальше от меня и себя и моего времени. – Г. Г.)

Итак, перед нами – поэтический манифест Демократии. Соответственна и поэтика, и стиль: перечисление вещей, каталог явлений свободных, не связных в некое целое – сюжет. Все они – тоже как «отдельные личности» и так видятся с точки зрения тоже «простой отдельной личности». Они разрозненны. Между ними нет отношений, проблемы, противоречия – все они глядят в открытую вселенную, как лучи от центрального солнца его «я», самости. Универсум открытых возможностей, и он собой представляет не континуум, но дискретность («сепаратные персональности») самочинных существ и явлений. Это все важно для философской картины Бытия в здешнем Космо-Психо-Логосе.

Какие ж направления, куда ориентирован ум Уитмена? В сторону Неба, ветров, пространства надземного, к соседям по существованию (трава, товарищи, женщины); а если земля, то не зарывается в глубины и корни (где Ад христианства или Глубь германства), или в глубины Психеи, куда смотрит еврейство (Фрейд) и российство (Достоевский, «Но старые, гнилые раны…» – Тютчев. И это – тоже ценность). No problems! = Нет проблем! – девиз американства. Оптимизм. Нет Зла в Бытии (и проблемы Теодицеи тоже, что так мучила европейский ум: оправдание Бога за наличие зла в сотворенном Им бытии), но только динамика:

Благостна и безмятежна моя душа,

благостно

и безмятежно все, что не моя душа…

Я доволен – я смотрю, пляшу, смеюсь, пою… —

подобно Ницшеву Заратустре. Кстати, тогда напрашивается проделать сравнение между двумя Евангелиями современного человека: «Песнь о Себе» и «Так говорил Заратустра». Два Сверхчеловека – по-германски и по-американски тут выделаны, напророчены. Однако Ницшево провозвестие возросло на фундаменте трагедии бытия: как усилие, даже истерическое, преодолеть ее. Уитмен же – в подростковой цивилизации, сам даже как дитя в колыбели (любит этот образ) и не подозревает о трагедии существования, недостаточно взросл для того, не имеет чем уловить ее, не созрели органы. Да, и в интеллектуальном развитии, как и в половом созревании, есть порог. Американство еще, похоже, не достигло пуберитета тут.

Принцип УРГИИ преобладает в Уитменовых объяснениях:

Ребенок сказал: Что такое трава?..

Может быть, это флаг моих чувств, сотканный из

зеленой материи – цвета надежды.

Или, может быть, это платочек от Бога,

Душистый, нарочно брошенный нам на память, в подарок,

Где-нибудь в уголке есть и метка, чтобы, увидя, мы

могли сказать, чей?

Частная собственность! Не только РАБОТАЕТ трава, но подчиняется законам и даже, может быть, платит налоги?

Через Уитмена мы прошли путь от категорий Времени – к категориям Пространства. Из его координат в США почтенна не вертикаль (со сверхидеями Глубины и Выси), но плоскость горизонтальная, а в ней – Ширь (не Даль). Даже фонетика английского языка испытала влияние обширности Нового Света: звук а: вертикально-глубинный имеет тенденцию в здешнем произношении уплощиться и расшириться в æ: I can’t (α → æ). Эта плоскость Америки служит, чтоб кочевать по ней туда-сюда неуемным людям в автомобилях, не пуская корней и не прирастая к месту.

Джон Стейнбек в «Путешествии с Чарли в поисках Америки» обсуждает проблему КОРНЕЙ с семьей иммигрантов из Италии. Они живут в «доме-мобиле» – на колесах, что есть характерное явление американского быта. Они приезжают с домом туда, где есть работа, а когда кончается, – укатывают в другое место, где тут же подключают свой дом ко всем коммуникациям: вода, электричество, телефон и т. д. Вот новые кочевники. Естественно, исчезают соседство и землячество и «любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам» – святые чувства (Пушкин): могилы-то будут, как экскременты, не знай – где разбросаны…

– Мы с малолетства уходим корнями в ту или иную почву, в ту или иную среду, – начал Стейнбек разговор. – Корни – это чуть ли не самое дорогое для человека. Как они относятся к тому, что их дети растут без корней? Хорошо это или плохо? Не придется ли им когда-нибудь пожалеть об этом?

Ответил мне глава семьи – красивый блондин с темными глазами.

– У многих ли сейчас есть то, о чем вы говорите?