Ментальности народов мира - Георгий Дмитриевич Гачев

вселенной (ср. и фатальный детерминизм Гольбаха и мировой Интеграл Лапласа). Если мы припомним также, что для английских социальных теорий характерно постулирование войны и борьбы в естественном состоянии (Гоббс – «Левиафан»: «человек человеку – волк» (= почти «долг»); иль Адам Смит – теория свободной конкуренции-соперничества; иль Дарвин и Спенсер: борьба за существование), а для французских социальных теорий характерно постулирование, что человек рождается добрым и свободным (Руссо-Дидро) от благой Матери-природы, – то тут тоже нельзя не подметить некоего национального априоризма в миропониманиях. И в том, что аскетический Ньютон так императивно вводит понятие силы в физику, а откожный француз-эпикуреец Декарт расслабляет ее, растворяет, сращивая и сводя к разного рода движениям, – есть некое пристрастие и склонность Психеи местного Космоса. Французу желанно представлять-чувствовать себя в покое и гарантии на материнском лоне-ложе природы «Дус Франс» = «сладкой Франции» (тоже не случайный эпитет, так же, как для Англии постоянен эпитет: «старая, веселая» – old merry England), где можно довериться, расслабиться в неге, забыться от кесарева мира социально-наполеоновских насилий, где ты должен быть постоянно начеку. А островно-туманного, вялокровного англосакса именно необходимо тонизирует в бытии и в его работе по самосделыванию себя (self-made-man) проекция на природу динамической ситуации войны всех против всех, борьбы-спорта (тоже, кстати, английское изобретение) и усилия.

Противостоя кинематической физике романского гения (Галилей, Декарт), ньютонова волево-динамическая физика силы противостоит, с другой стороны, эллинской физике геометрической формы и фигуры. «Вся трудность физики, – провозглашает Ньютон в начале «Начал», – состоит в том, чтобы по явлениям движения распознать силы природы, а затем по этим силам объяснить остальные явления»[7].

Это совсем другая пара понятий, нежели эллино-германские: сущность и явление, идея и видимость, субстанция=подстанция и форма… У них – фигуры и формы статические: вглядывайся в них, остановленные, и себя остановя, в созерцании, – они и растают, «файномена», и проникнешь в статические идеи, склад Космоса. Эллины по фигурам представляют бытийственные сущности: Шар-«Сфайрос», квадрат-Тетрада, треугольник, крест… Платон в «Тимее» четыре стихии к фигурам приурочил: земля – куб, огонь – тетраэдр, воздух – икосаэдр, вода – октаэдр. Но зримость мало говорит уму и сердцу англосакса, напротив, уводит от интимного прикосновения к ему присущей ипостаси Истины: в силах и движениях. И Ньютон, истинно английский теолог и евангелист, создает способ постигать Бога в силах (а не в формах и видах) – чрез исследование движений. Кстати, не случайно к математическому анализу на материке подходили от фигуры (проблема нахождения касательной в точке кривой), а в Англии – от нахождения мгновенной скорости и силы…

Показательно последующее восприятие ньютоновых «Начал» на континенте. Операциональную, ургийную истинность ньютоновой системы мира тут попытались трактовать как субстанциальную, гонийную истинность. Сам Ньютон в письме к нему Бентлея учуял эту возможную приписку ему субстанциональности тяготения и так ответил ему в письме от 25 февраля 1692 года: «Я хотел бы, чтобы Вы мне не приписывали врожденную гравитацию (innate gravity)… Тяготение должно быть причиняемо агентом, действующим постоянно согласно определенным законам, но судить, является ли этот агент материальным или имматериальным, я оставил разумению моих читателей».

То есть законы Ньютона положены им так, что они инвариантны относительно материалистических и идеалистических преобразований – то, что невозможно для континентальцев-материкатов, для которых или – или: служба сыновняя или Матери-и-земле, или «Отцу»-Небу, Духу.

Ньютон так же решительно отвергает врожденность гравитации в материи, как Локк – врожденность в нас идей, духовный априоризм. А именно априоризм принципиален для континенталов: верующее наделение Материи иль Духа силами и качествами. Тут никуда не деться от дихотомии. А островитянин в Небогеане – андрогинен, мыслит Целым, есть к нему в той же пропорции фаворит и приближенный, в какой тело острова его менее Материка Евразии. И в тенденции ньютоновой и пределе – вообще массу свести к математической точке, а континуум Декартова протяжения – выпотрошить и создать вакуум, где бы силами играть беспомешно с математическими точками – как с шарами в крокет (тоже, кстати, издевательские над эллинским божественным Сферосом в Англии придумали игрища: шар мяча – в параллелограмм ворот загоняют и биют орудиями разными, пинают: крокет, гольф, футбол, волейбол, баскетбол, регби…).

И – несколько слов о языке Ньютона. Академик Крылов, переводчик «Начал», так пишет: «Вообще латынь Ньютона отличается силою выражений: так, тут (в формулировке закона инерции. – Г. Г.) сказано “perseverare” – “упорно пребывать”, а не “manere” – «пребывать или оставаться»; когда говорится, что какое-либо тело действием силы отклоняется от прямолинейного пути, то употребляется не просто слово “deviatur” – “отклоняется”, a “retrahitur” – “оттягивается”; про силу не говорится просто, что она прикладывается, “applicatur”, к телу, а “imprimitur”, т. е. “вдавливается” или “втискивается” в тело и т. п.»[8]

Imprimitur – совсем аналогично основному философскому понятию у Локка и Юма: impression – от «пресс», «вдавливать», «впечатывать» – отсюда «пэттерн», что есть «идея» по-английски: не от вида она, а от нажима руки.

«В переводе, – заключает А. Н. Крылов, – принята менее выразительная, но общеупотребительная теперь терминология»[9].

А – жаль: ибо перевод с языка на язык – это с Космоса на Космос. И не только на другой, словесный – русский язык, что уже есть целое иное миросозерцание, – но и на иное отношение ума к миру, что отличает современного частного специалиста, ученого физика, от тотального мыслителя, теолога Творения, состязающегося умом с Целым бытия, с Богом самим. В языке Ньютона – тот же раджас кипит, воля и страсть, – что и у Шекспира.

Америка

Общая концепция Космо-Психо-Логоса США такова. Это мир ургии без гонии, т. е. искусственно сотворенный переселенцами, а не естественно выросший из Матери(и) Природины, как все культуры народов Евразии, где ургия (труд, история) продолжает гонию в своих формах и где культура натуральна, а население = народ. Здесь же население не на-род (нарожденность), а съезд, собирательность иммигрантов ex pluribus unum (девиз США: «Из многих – одно»), но вначале именно не единое, а самостоятельность индивидов (ср. соборность России, где формула «Один за всех, и все за одного», с собирательностью Соединенных Штатов и особей, где формула «Каждый и все» – Each and All – стихотворение Эмерсона). И поэма Уитмена «Листья травы» – это обозрение-соединение штатов=состояний человека, это собирательность USA в Myself (Я), – но нет тут «мы» и «наше». Отсюда вечные жалобы американцев на недостаток чувства общности, единства в стране.

Переселение через Атлантику – это для человека как пересечение Леты в ладье Харона: смерть и новое рождение. Иммигранты – «дважды рожденные», как брахманы в Индии. Пересечение Атлантики – акт