Очерки культурной истории обуви в России - Мария Терехова

Иллюстрация из «Журнала мод». 1988. № 2

Преобразования шли на разных структурно-административных уровнях официальной моды. При организациях и учреждениях создавались так называемые театры моды — особый формат демонстрации одежды, предполагающий зрелищность и эффектность. Установка на развлечение, а не только воспитание публики, стала принципиальным новшеством для советской официальной моды.

В годы перестройки советской массовой аудитории официально (а не контрабандой, как прежде) открывались имена западных кутюрье и модных брендов. Сенсацией стала выставка 1987 года «28 лет творчества Ива Сен-Лорана (1958–1986)» в Государственном Эрмитаже. Событием был не только сам факт первого в стране музейного показа современной западной моды, но и место действия — главный бастион отечественной «высокой культуры»[106]. Вокруг выставки развернулась нешуточная общественная дискуссия: имеет ли мода в принципе (и западная в особенности) право претендовать на музейный статус? «Сегодня Сен-Лоран в Эрмитаже, а завтра дискотека в филармонии», — гласил плакат в руках молодого человека, фланирующего по Дворцовой площади вдоль очереди на выставку.

Несмотря на резонанс выставки Ива Сен-Лорана, место главного кутюрье, фактически метонимии западной моды как таковой, в советском массовом сознании занимал, безусловно, Пьер Карден. Дизайнер с 1960-х годов поддерживал тесный контакт с СССР, неоднократно приезжал в Москву, дружил с Вячеславом Зайцевым и балериной Майей Плисецкой, имевшей репутацию одной из самых модно одетых женщин страны. С приходом перестройки Кардену удалось осуществить немыслимый прежде эксперимент: заключить договор с Министерством легкой промышленности на выпуск в СССР одежды под маркой Pier Cardin. Впрочем, сам Карден остался недоволен результатом эксперимента: качество пошива советской версии заметно уступало французскому оригиналу. На 1991 год пришелся пик «советской карьеры» Кардена — масштабное дефиле на Красной площади в присутствии более двухсот тысяч зрителей. «На Васильевском спуске было столько народу, сколько сейчас никакому политическому митингу не собрать. Люди пришли на праздник, почти немыслимый в самой плохо одетой европейской стране…» — писал очевидец (Кабаков 1991).

Однако вопреки всем попыткам перестроиться официальный модный дискурс оставался ригидным, продолжая транслировать старые идеологические мантры о хорошем вкусе и угрозах западной пропаганды (правда, выявляя все новые ее формы, например «вещную пропаганду» — с помощью модных вещей и лейблов, особенно опасную для неокрепших умов советской молодежи) (Чернякова 1987: 3). Парадоксально, но в разгар перестройки в официальной печати сохранялась программная установка на «народность»: «Духовная основа, материальная культура народа могут стать основой современного костюма, продолжающего национальную традицию» (Диалог о моде 1988: 36). «Нет, мы совсем не против моды. Опыт показал, что с ней безнадежно и глупо бороться», — утверждал официальный модный дискурс устами своих носителей, на практике продолжая пытаться это делать (Бестужев-Лада 1989: 6). Ярким подтверждением безнадежной ригидности системы официальной моды служит, например, такой факт: в 1987 году, в разгар перестройки, Минлегпром давал ОДМО задание «разработать ассортимент изделий для швейных предприятий на 2000 год» (Щипакина 2009: 70).

В годы перестройки дефицит обуви обострился, затронув даже те группы товаров, недостатка в которых прежде не было. Обувные предприятия регулярно сталкивались с перебоями в поставках сырья. Импортная обувь практически не поступала в открытую продажу, а распределялась через организации и учреждения (Твердюкова 2015: 63). Легализация кооперативного производства дала некоторый эффект, но не решила проблему дефицита полностью.

На этом фоне значительным событием можно считать появление в 1987 году совместного советско-западногерманского предприятия «Ленвест» на базе обувной фабрики № 2 «Пролетарская победа». С немецкой стороны в его создании участвовала фирма Salamander. «Ленвест» стал одним из первых советских совместных предприятий в обувной промышленности и, вероятно, известнейшим. Обувь этой марки пользовалась огромной популярностью и славилась своим удобством — в отличие от скороходовской, по поводу которой сами сотрудники предприятия шутили, что ее комфорт — «на уровне испанского сапога» (Сидоров 2015).

В конце 1980-х, когда с обувью в городе (в Ленинграде. — М. Т.) было совсем печально, появился «Ленвест» — туфли, сапоги, все качественное… Посмотреть сегодняшним взглядом на ту обувь — ничего особенного, но тогда так не казалось. «Ленвестовская» обувь была такая, как бы сказать, почти западная — хотя, ведь так и было, совместное производство… В 1990-м году или начале 1991-го мама купила мне сапоги. Это была удача, на работе маме в качестве премии дали специальный пригласительный в магазин «Ленвеста» на Суворовском проспекте — да, такой пригласительный давал право прийти и купить — и не сколько хочешь, а одну пару на один пригласительный. Строго было. А без него не купишь. Сейчас сложно представить. Это были очень удобные сапоги, качественные… помню это странное ощущение — вещь достойно выглядит, да еще и удобно в ней. Чудеса! Разве так бывает? И это на фоне абсолютно пустых полок в магазинах… (интервью с С.).

Туфли-лодочки c бантиками на союзке. Фирма Lenwest («Ленвест»), Ленинград, 1991. Из личного собрания М. Тереховой

В системе советской символической иерархии вещей продукция «Ленвеста» занимала вторую ступень сверху — после «настоящей западной» обуви. Она ценилась больше, чем, например, импорт из соцстран. Здесь работала та же логика, что и в случае с символической ценностью кроссовок Adidas, произведенных в СССР по лицензии, — конечно, «настоящие импортные» «адидасы» ценились выше, но и советские считались желанной обувью — более, чем кроссовки из стран СЭВ (Кулиничева 2018: 269–270).

В эти годы менялась работа государственной системы моделирования обуви. Центральный ОДМ обуви и региональные структуры, в том числе Дома моделей обуви на базе крупных производств, столкнулись с необходимостью перестраивать работу в условиях хозрасчета и самофинансирования. Важную роль начали играть малые обувные серии, созданные на заказ. Участок по изготовлению обуви малыми сериями существовал на базе экспериментального цеха ЛДМ обуви с 1982 года (Шаругевич 1990: 90). В перестроечное время сторонние заказы стали ключевым источником дохода для ЛДМ обуви, который в 1990 году получил статус самостоятельного юридического лица в рамках концерна внешнеэкономического промышленно-торгового сотрудничества «Интерленпром» (Там же). Среди клиентов ЛДМ обуви был и ЛДМО (Ленинградский дом моделей одежды), расположенный в знаменитом доме Мертенса на Невском проспекте, 21. При ЛДМО существовал собственный участок производства обуви, но, видимо, сложные заказы предпочитали отдавать специалистам ЛДМ обуви. Наравне с созданной на заказ обувью в последние годы существования ЛДМО использовал и готовую — импортную или производства фабрики «Восход».

К концу десятилетия кризис советской системы моделирования обуви усугубился. Уменьшились, а затем фактически исчезли заказы на разработку промышленных моделей, государственных «подиумных» коллекций для международных выставок. Сокращение государственного финансирования, непрозрачные схемы акционирования и коммерческих контрактов со сторонними заказчиками, вынужденная