Очерки культурной истории обуви в России - Мария Терехова

но раз модельные — значит, не калоши). Бабушка, которой в то время было лет сорок, без большой надежды на удачу пошла к открытию в этот магазин. Там была толпа, начинался скандал, чуть ли не драка, и кто-то уже вызвал милицию. Бабушка стояла в сторонке, в драку не лезла. Прибывший милиционер засвистел в свисток и прикрикнул на скандалящих женщин: «Ну-ка все встали в очередь! Вот вы, гражданка, будете первой!» С этими словами он взял бабушку за руку и поставил ее в очередь первой. Вскоре магазин открылся, и бабушка стала обладательницей пары модельных туфель (воспоминание О.).

Базовой легальной практикой преодоления дефицита оставался индивидуальный пошив. С одеждой дело обстояло проще: умение шить, повсеместно распространенное, считалось традиционно женским навыком, который к тому же активно поддерживался властью[102]. В обиходе портниху даже наделяли статусом «культурного героя Советской России» (Вайнштейн 2007). Но пошить обувь, тем более самостоятельно, было куда сложнее — и это только усиливало проблему. Впрочем, дела в позднесоветское время обстояли не настолько плохо, чтобы своими руками мастерить ботинки по самоучителю или сидеть дома без обуви, как в довоенное время.

Тому, кто не желал удовлетворяться базовым ассортиментом государственных магазинов или не имел в запасе много времени для отстаивания в очередях, приходили на помощь неофициальные посредники — спекулянты, фарцовщики.

Сатирический плакат «Дефицит» из серии «Боевой карандаш». Ленинград, 1980

Спекулянт, давний участник «второй экономики», появился в первые годы советской власти вместе с проблемой нехватки товаров. Фарцовщик, персонаж относительно новый, появился в годы оттепели, когда сквозь приподнявшийся железный занавес в страну стали проникать иностранные туристы, а вместе с ними и модные заграничные вещи. Так, бытует мнение, что фарцовщик — «дитя» знаменитого Всемирного фестиваля молодежи и студентов 1957 года (Козлов 1998; Васильев 2007). В кино сложилась целая галерея образов советского спекулянта, самым очаровательным из которых была, пожалуй, персонаж королевы Марго (на самом деле — Маргарита Ивановна) фильма «Легкая жизнь» (1964, реж. В. Дорман). Королева Марго среди прочего продавала «крэм для выражения лица» и «крэм для омоложения морщин». Но ее очарование — прежде всего заслуга любимой народом народной артистки Фаины Раневской, сыгравшей роль Марго.

В большинстве же случаев в кино, публицистике или литературе спекулянт изображался как персонаж скользкий и неприятный — вспомним торгующего из-под прилавка дефицитной импортной электроникой продавца комиссионки в исполнении Андрея Миронова в фильме «Берегись автомобиля» (1966, реж. Э. Рязанов).

Кадр из фильма «Интердевочка» (1989, реж. П. Тодоровский)

Специфическая форма спекуляции и фарцовки появилась в среде валютных проституток позднесоветского времени: промышляя в ресторанах и гостиницах сети «Интурист», они получали доступ к дорогим дефицитным вещам, которые носили сами и перепродавали за барыш. В знаковом перестроечном фильме «Интердевочка» (1989, реж. П. Тодоровский) главная героиня Таня, в основное рабочее время медсестра, а вечерами — валютная проститутка, покупает с рук у своих же «коллег» роскошную меховую шубу, чтобы подарить ее маме, а юной знакомой дарит кроссовки. По сюжету притягательная сила западных товаров, в том числе злополучных кроссовок, сыграла решающую роль в том, что девушка не устояла перед соблазнами капиталистического мира и тоже занялась проституцией.

Со специфическими потребительскими практиками органично сочетались специфические локусы для выбора и покупки модных товаров: рабочее место (в фильме «Служебный роман», подняв обутую ногу над рабочим столом, секретарша Верочка произносит легендарное «Хорошие сапоги, надо брать»); домашний диван, на котором раскладывался предложенный к покупке ассортимент («Самая обаятельная и привлекательная», 1985, реж. Г. Бежанов), или вовсе подворотня — в общем, где подвернется случай.

Манипуляции с дефицитными женскими сапогами — в основе сюжета фильма «Уходя — уходи» (1979, реж. В. Трегубович). Главному герою, бухгалтеру овощной базы Сулину, жена поручает продать ценную вещь — импортные сапоги. Сулин, не сумев реализовать их на работе, несет сапоги на рынок, где за этим занятием его застает начальник. Сулин вынужден отдать начальнику сапоги по госцене — 75 рублей (вместо запрашиваемых 125), и тот покупает их для жены, но ей называет запрашиваемую стоимость — 125 рублей. Если не знать реалий позднесоветской повседневности, фильм с таким сюжетом может показаться странной и нелепой комедией положений.

Оценка этих явлений зачастую полярна, варьируя от порицания и брезгливости («продался советский человек за западные шмотки» — такое суждение особенно частотно в бурлящей перестроечной публицистике) до оправдания и рационализации подобных стратегий поведения как вынужденных. На фоне черно-белой риторики и бинарных оппозиций, а главное — обвинения других и одновременного обеления себя (мол, мне-то всегда это было чуждо) глубоким и честным видится суждение искусствоведа Михаила Германа:

Наш жалкий «вещизм» провоцировался не только и не столько становлением социальных кодов, «престижностью» тех или иных предметов, обыденным снобизмом или просто повышением доходов, как на Западе. У нас стремление к вещам было одним из немногих средств забвения, видом национального спорта. «Достать!» Это забытое словечко застойного сленга, вкупе с пресловутыми «дают», «выбросили», наполняло жизнь угрюмым оживлением, какой-то лагерной романтикой <…> Все это было противно, но вовсе мне не чуждо (Герман 2018б: 36–37).

Существуют разные подходы к определению позднесоветского потребительского рынка, в частности наряду с устоявшимся термином «экономика дефицита» используют понятие «экономика продавца» (Корнаи 1990; Кирсанов 2017). Трактовка феномена может варьироваться, однако очевидно, что советская система была принципиально неспособна обеспечить население достаточным количеством модных товаров — несмотря на официальные заверения в успехах отечественной промышленности и даже возросший в 1970-х годах на фоне нефтяных доходов объем импорта. Система де-юре боролась с обширной теневой экономикой, но де-факто сама создавала условия для ее существования — от спекуляций на уровне советских каналов торговли и распределения, до контрабанды и фарцовки — нелегального оборота иностранных вещей. Если в годы оттепели наказания за экономические преступления ужесточались вплоть до расстрела, имели публично-назидательный характер[103], то спекуляция в годы застоя, хоть и оставалась опасным делом, при соблюдении определенных правил и скромности масштаба сулила меньше проблем с властью. В условиях неэффективности плановой экономики и в обмен на лояльность власть закрывала глаза на некоторые практики «самоснабжения» населения, в том числе нелегальные. Это явление легло в основу так называемой «малой сделки» между государством и обществом в брежневские годы[104].

Важным элементом мифологемы «советская мода» была идея о ее общедоступности и отсутствии классовых отличий во внешнем облике людей, что, конечно, не соответствовало действительности. Проблема неравенства в доступе к материальным благам стояла остро, и костюм служил важнейшим маркером принадлежности