Ментальности народов мира - Георгий Дмитриевич Гачев

Итак, Двоица начал: или все предопределено волей и разумом Бога, или все во мне, я – источник. Эллинский Логос развил тут виение ДИА-лектики в философском гедонизме-игре мышления. Германский дух переживает это как антиномию, кричащее противоречие и ищет выхода, трансцензуса – переступить через противоречие к синтезу (Кант, Гегель…). А французская душа не выносит взаимоисключаемости («крайности – сходятся» – их девиз: les extrémités se touchent – опять же КАСАЮТСЯ в чувственном сенсуализме, обнимаются!), и ей по душе – БАЛАНС, РАВНОВЕСИЕ, СИММЕТРИЯ противоположностей. Повсюду это видим: в приятии КАК Предопределения Бога, ТАК И Свободной воли человека, в дуализме субстанций Декарта (протяжение и мышление), в его же «психофизическом ПАРАЛЛЕЛИЗМЕ» – между душой и телом: в сенсуализме и рационализме в его же философии; в симметрии как эстетическом принципе французского классицизма, в статических антитезах Гюго: Гуинплэн («Человек, который смеется») безобразен лицом, но ангел душой; то же и слепая Деа, монах-демон Клод Фролло и цыганка Эсмеральда («Собор…») и т. п.

Однако Баланс принципов и подходов осуществляется во французской истории и культуре не только статически: так что всегда все уравновешено, – но и динамически: в непрерывных колебаниях и биениях, в осцилляции маятника и кренах то в одну, то в другую сторону между полюсами. Ну да: в коловращении Социального Рондо должны быть равномощны и направление-сила центростремительная, и вектор-сила центробежная. И натяжение-усилие-перекос в одну сторону тут же мобильно и динамично компенсируется перевесом в другую. Хорошо тут работает обратная связь: смена МОДЫ, течений и вкусов в искусстве… Кстати, «обратная связь» – в кибернетике, французском открытии Винера, – ну да: в Социуме администрации развитой, поднаторевшей в искусстве управления среди гибко реактивного народа. («Кибернетика» от того же корня, что и «губерния» – «управление»…). И недаром из Франции термины пошли: префектура, мэр, провинция… Там наследие Рима подхвачено – и в кодексе Наполеона еще – искусство администрации в централизованной стране.

Детерминизм и свобода – в таком виде сюжет: Предопределение и Свобода воли – предстает во французской философии с рационалистической эпохи Просвещения по не менее рационалистический экзистенциализм, который настаивает на принципе choix originel = «первичный выбор»: он делается человеком свободно (как первородный грех), но затем уже предопределяет всю цепь поступков и жизнь. Абсолютный детерминизм исповедовал из материалистов XVIII века барон Гольбах, один из авторов «Энциклопедии». Такое воззрение перекликается с фатализмом ислама. И у Франции в истории ее культуры недаром наблюдается «влеченье, род недуга» – к Ближнему Востоку, к миру ислама и взаимопонимание с ним. «Персидские письма» Монтескье, «Магомет» и философские повести Вольтера, которых действие – на территории условного Востока; Алжир у Доде («Тартарен из Тараскона») и у Альбера Камю; «Искатели жемчуга» Бизе… И ориенталисты французские наиболее освоили именно Ближний и Средний Восток, начиная с Шамполиона и т. д.

Лаплас, великий математик и физик, выдвинул идею Мирового Интеграла, который если вычислить, то можно предзнать все будущие события в истории человечества и поступки людей, то есть Причинность овладеет всей Возможностью, и случай и свобода будут изгнаны из Бытия. Рассказывают, что, когда Наполеон на одном из приемов выразил Лапласу недоумение, что в его системе мира не нашлось места для Бога, ученый ответил: «Sire, je n’avais pas besoin en cette hypothèse» = «Ваше величество, у меня не было нужды в этой гипотезе», – знаменитое изречение, mot. И для француза – дело чести (point d’honneur) – произнести некое mot, остроумное слово, которое, в силу тесного взаимного прилегания вращающихся индивидов в социальном рондо салонов и в «со-вращении» конверсасьонов (разговоров), там зациркулировало бы по Среде и вошло бы в субстанцию и память Франции. Ориентировка на mot – характерная установка французского Логоса.

Во французской душе нет того гордого самочувствия изолированной личности, которое может иметь германец в глубине своего внутреннего мира (Innere) и содержать в Haus’e, доме своего «я», и в силу чего его самость (das Selbst) способна к самообоснованию и самоопределению в существовании. Для француза существовать – значит: существовать в глазах соседа; впечатление, производимое на ближнего, рефлективно приносит доказательство моего бытия. Сам язык французский располагает к такому пониманию, усоседив «быть» и «казаться». От одного они корня être; а «казаться» = par-aître, то есть «прибыть», «возле-быть», «подле-быть», «чрез-быть».

Близость и конфликт между Être и Paraître образуют сюжет знаменитой трагикомедии Ростана «Сирано де Бержерак». В Роксане, женской ипостаси французского антропоса, две эти (как и прочие дуализмы) субстанции – совмещены: высокий интеллект и красота, творчество и грация. Маргарита Наваррская (автор «Гептамерона»), мадам де Скюдери, мадам де Сталь, Жорж Санд и т. д. Это единство – прерогатива самой douce France. В мужской же ипостаси Француза дуализм субстанций – проблема. И здесь они разведены до предельной антитезы. Сирано – гениальный интеллект и красноречивый поэт – безобразен наружностью (его пресловутый НОС!). Юный Кристиан – херувим внешностью, но бездарен на mot, слово. Сирано одержим страстью к Роксане, своей кузине, но та очарована Кристианом; однако тот на свидании не может выдавить из себя и двух слов. И вот между мужскими персонажами совершается своего рода симбиоз: Сирано жертвует собой Кристиану и пишет для него любовные письма Роксане, исполненные огня и красноречия, от которых ее целостность (взыскующая от предмета своей любви того же тождества ума и красоты, духа и тела, что и в ней самой) тает, внимая Сирано и взирая на Кристиана (такой там маскарад). Таким образом Сирано становится душой Кристиана, его духовной субстанцией, его мышлением, cogito, его être. Кристиан же становится «протяжением» Сирано, его paraître. В этом симбиозе они образуют одно существо, функционирующее наподобие Декартова «психо-физического параллелизма».

Важнейшесть «казаться» над «быть» во Франции сказывается в том, что французская Психея склонна к тщеславию, тогда как германская склонна к гордыне. Различие между этими двумя из грехов духа в системе семи смертных грехов – в том, что тщеславие есть род служения ближнему: тщеславный и честолюбивый выбивается из сил, чтобы его полюбили и почитали люди, он обращен к ним, зависит от них и в их зеркале видит подтверждение своему существованию, ценности его, в чем он сам не уверен, значит. И это – более легкий грех, нежели гордость, которая более эгоистична, самоцентрична, сатанинска. Тут человек самоуверен и самодостаточен, и самозамкнут. Когда я приятелю своему, Юзу Алешковскому, сказал как-то, что я тщеславие преоборол гордыней, то есть меньший грех – большим, он живо среагировал: «А, понял – как если бы кто триппер вылечил сифилисом!»

Сверхчеловек (Ницше), Супермен – идеал германства. Французский же будет – Сверх-общество, Суперсоциум – вот чего домогаются французские мыслители: Руссо, Монтескье, Сен-Симон, Фурье,