Очерки культурной истории обуви в России - Мария Терехова

каблуке. Я, сойдя с ума от открывшихся возможностей, сначала покупаю белые, кожаные. Через некоторое время после них покупаю еще итальянские, синие замшевые безукоризненно элегантные лодочки (Андреева 2009: 150).

Особое место в советском импорте занимала обувь из Югославии — более ценная и дефицитная, чем товары из СЭВ, но не настолько труднодоступная, как товары из стран капиталистического Запада. Итальянскую, западногерманскую или почти мифическую в глазах простого советского покупателя французскую обувь можно было купить по многократно завышенной цене у спекулянта или по невероятно счастливой случайности встретить в магазине.

Импортная обувь отнюдь не всегда отличалась безукоризненным качеством, но это не умаляло ее притягательности в глазах покупателя. «…Пиетет перед заграничными товарами складывался вне зависимости от их потребительских качеств», — отмечает историк Елена Твердюкова (Твердюкова 2016: 181). Английские туфли или австрийские сапоги метонимически воплощали Запад в целом, вернее, то мысленное пространство, которое антрополог Алексей Юрчак назвал «воображаемым Западом», — комплекс представлений, во многом далеких от реальности, сформированных у советских людей в условиях информационного и материального дефицита (Юрчак 2014). Подтверждением западного происхождения служили надписи латиницей и лейблы — такая вещь именовалась «фирмо́й», а само повышенное внимание к логотипам неодобрительно называли «логоманией». К 1970-м годам «охота за импортом стала массовым хобби советских людей» (Андреева 2009: 231), а самыми желанными, истинно культовыми предметами — фирменные джинсы, импортная дубленка и итальянские женские сапоги.

Официальный дискурс на увлечение советских людей западной модой реагировал сурово, клеймя позором тех, кто поддавался развращающему западному влиянию и становился «рабом вещей». Кроме того, во время оттепельного этико-эстетического пересмотра сталинского наследия риторика бытового аскетизма вновь ненадолго обрела популярность среди некоторых представителей интеллигенции. И все же в основном городской житель в меру возможностей стремился приобщиться к благам потребления на западный манер.

Идеологическая кампания против «вещизма» — чрезмерного, с официальной точки зрения, увлечения материальными благами, прежде всего — иностранными, набрала обороты к середине 1960-х годов. Официальный дискурс постулировал равенство вещи самой себе — практичной, функциональной, даже красивой, но лишенной какого бы то ни было символического смысла. Однако в советской действительности иностранная вещь была отчетливо семиотизирована и ее символическая функция значительно превышала утилитарную. Оставаться просто вещью, тождественной своим практическим функциям, мог только советский предмет. Более того, если западная вещь априори наделялась в глазах советского потребителя большой ценностью вне зависимости от реального качества товара, то с отечественной продукцией зачастую происходило обратное: бытовало убеждение, что советский предмет не может быть ценным по определению. Эта установка отразилась в городском фольклоре: расхожий официальный лозунг «Советское — значит отличное» иронически использовали в противоположном смысле: «То, что все советские товары (и не только товары, а вообще все, что произведено на советской земле), так сказать, по определению (курсив автора. — М. Т.) хуже всего заграничного, было для нас чем-то само собой разумеющимся», — писал литературовед Бенедикт Сарнов (Сарнов 2002: 417).

Рост объемов производства легкой промышленности привел к тому, что уже в 1960-х годах у большинства горожан не было насущной необходимости шить обувь на заказ просто потому, что иначе обуться не получится. Но услуги мастеров индивидуального пошива не перестали быть востребованными — теперь к ним обращались те, кого не удовлетворял ассортимент советских обувных магазинов. Действовала разветвленная сеть ателье индивидуального заказа обуви, находившаяся в ведении Министерства бытового обслуживания. Эти заведения, предоставляя заказчику некоторый выбор, обладали всеми недостатками советской сферы обслуживания. Характерный эпизод описан в сатирической рубрике журнала «Работница»: заказчица оформила в ателье заявку на пошив зимних сапог, но через год была готова лишь заготовка, которая к тому же не соответствовала меркам клиентки (Работница 1974: 27).

Советские туристы у прилавка с обувью. Болгария, конец 1960-х. Из личного архива М. Тереховой

Иллюстрация из журнала Rigas Modes. 1973. № 2

Востребованными оставались услуги подпольных кустарей, реагировавших на изменения моды не в пример быстрее советских предприятий и отчасти удовлетворявших спрос на модные новинки. Особенно славились обувщики южных республик СССР, прежде всего Армении — страны с богатыми традициями кожевенного ремесла. Летняя поездка на юг, к морю, нередко предполагала такую часть отпускной программы, как покупка обуви.

В 1970-х годах западная мода переживала всплеск интереса к обуви на танкетке и платформе. По сути, она переосмысляла ретроэстетику 1940-х годов с учетом современных технических возможностей. Эхо взрывной моды на платформы докатилось и до СССР, но оперативно отреагировать на спрос советская обувная промышленность, как всегда, не смогла. На помощь советской моднице приходили обувщики-кустари. Преподавательница московского вуза, а в 1970-х студентка, вспоминает летнюю поездку в Гагру:

Там мне какой-то местный умелец смастерил босоножки на модной пробковой подошве-платформе. Пробковая основа, а к ней металлическими кнопками приделаны лоскуты кожи, какие-то ремешки и хлястики. Конструкция, как ни странно, была довольно устойчивой и крепкой, даже удобной. И без того высокая, на этих «котурнах» я казалась баскетболисткой. Тогда, кстати, не считалось, что высокий рост украшает девушку, но мне было все равно. Храню те босоножки до сих пор, хотя и не ношу, конечно. Это — про молодость (А. Б.).

Модная обувь кустарной работы представляла собой компромисс: она ценилась выше, чем массовый ассортимент советских фабрик, но, безусловно, ниже, чем настоящая «фирма́», то есть обувь из капиталистических стран. Следуя настойчивым призывам и при посильном содействии ОДМ обуви, фабрики начали выпускать модели на платформе с середины 1970-х годов — и продолжали это делать долгое время после того, как платформы вышли из моды.

Портрет двух молодых женщин. СССР, 1970-е. Из личного архива М. Тереховой. Босоножки или сабо на платформе — популярный вид женской летней обуви в 1970-х годах

Сатирический плакат «Книга жалоб» из серии «Боевой карандаш». Ленинград, 1985

Едва ли не главным обувным дефицитом — и костюмным фетишем — для женской части населения были сапоги. Именно этот вид обуви чаще всего изображался на многочисленных карикатурах и фигурировал в сатирических сюжетах на тему спекуляции. Фраза Лени Голубкова, знаменитого персонажа из ранней постсоветской рекламы «Куплю жене сапоги», появилась вовсе не случайно — она апеллировала к советскому коллективному культурному опыту. Хорошие импортные сапоги были не столько делом вкуса и личных предпочтений, сколько важным костюмно-социальным маркером. Обладательница такой обуви в глазах соотечественников автоматически попадала в категорию «приличных людей». Искусствовед, историк моды Юлия Демиденко вспоминает, как вчерашней студенткой пришла устраиваться на работу в Государственный Русский музей и произвела на местное