Еврейский мир. Сборник 1944 года - Коллектив авторов -- История

о том, что за время войны евреи еще больше вросли в общерусскую жизнь. Процесс быстрой и массовой ассимиляции значительно усилился. О небывалом участии евреев в войне говорят имена красных командиров и солдат, награжденных за акты героизма. В авиации, во флоте, в артиллерии, в пехоте — повсюду евреи сражаются наравне с остальными советскими гражданами и защищают общее отечество. Сейчас еще трудно судить, как война отразится на судьбах русского еврейства, но литература дает уже некоторые знаменательные указания. В произведениях В. Гроссмана, Б. Ямпольского, Финка и других нет ничего специфически еврейского. Это общерусские описания борьбы с немцами, партизанщины и сражений, проникнутые патриотизмом и чувством любви к России и русскому народу.

Впрочем, в этом нет ничего удивительного. Я сознательно назвал мой очерк «Писатели-евреи в русской литературе». Никакой особой «русско-еврейской» литературы в Советском Союзе нет и быть не может. Для историка и исследователя искусства может возникнуть только один вопрос: какое влияние оказали писатели-евреи на русскую литературу? В какой мере принесли они в нее свой собственный дух и оригинальные темы? Мы уже видели, что многие из них, действительно, посвящали свои произведения быту и психологии своих соплеменников. Но поскольку они писали на русском языке, шли по дороге, указанной русскими художественными школами, испытывали их воздействие, — их оценка может быть произведена лишь в рамках русской словесности, и выделение их в отдельную группу эстетически неправильно. Что же касается «духа», то это вопрос весьма сложный. В какой мере «еврейский дух» ощущается в романах Пруста, или драмах Шницлера? Конечно, Пруст прежде всего французский писатель, а Шницлер — австрийский. В той же мере Мандельштам, или даже Бабель — русские. Я уже указывал, что одна из лучших повестей о русском народе во время войны написана В. Гроссманом — еврейство не сыграло никакой роли в его творчестве. Как и многие его товарищи, он растворился в русской стихии. Весьма возможно, что после войны процесс этого растворения только усилится, и общность страданий во время гитлеровского погрома только усилит узы между русскими евреями и остальной массой населения Советского Союза и вызовет как в жизни, так и в различных областях творчества, неизбежную потерю специфически еврейских особенностей у все более и более ассимилирующегося большинства русского еврейства.

И. Кисин. РАЗМЫШЛЕНИЯ О РУССКОМ ЕВРЕЙСТВЕ И ЕГО ЛИТЕРАТУРЕ

Россия в еврейской литературе и еврей в литературе русской — вот две темы, ждущие правдивого и вдумчивого исследователя. Эти два вопроса особенно важны для русско-еврейской интеллигенции, которая жила в двух народных стихиях и культурах, но всегда с тихой гордостью хранила принадлежность к своему народу и преданность его высоким всечеловеческим идеалам. Она всегда была тесно связана с еврейскими народными массами и чутко прислушивалась к их нуждам и чаяниям, особенно духовным и культурным.

На тему о России в еврейской литературе исследователь найдет обширнейший материал. Ведь в России до 1918 года жило большинство еврейского народа, и еврейская литература глубоко проникнута Россией. Еврейская интеллигенция в России и создала народную литературу, — три литературы: на древнееврейском языке — иврит, на русском языке и на языке еврейских народных масс — идиш. Кончилась ли теперь история русско-еврейской интеллигенции? Это будет зависеть в первую очередь от того, найдет ли она полный синтез между еврейством и буду

щей Россией. Но развитие литературы на идиш открыло для еврейской интеллигенции и народных масс новый широкий путь к свободному, истинно-национальному творчеству и, вместе с тем, к углубленному национальному самосознанию.

Еврейская интеллигенция народилась в России сто лет тому назад, в результате просветительского движения, пришедшего к русским евреям из Германии, от Мендельсона и его последователей. Она начала свою культурную и литературную деятельность в эпоху царя Николая I, душившего все другие народы, равно как и свой русский народ.

Немецкие влияния у первых еврейских писателей в России скоро исчезли. Большая часть русско-еврейских просветителей вначале видели выход из еврейской нищеты и бесправия в полной ассимиляции с русским населением и приобщении к русской культуре. Этим мечтам о слиянии с русским народом положили конец погромы восьмидесятых годов.

Около ста лет тому назад в России появился первый русско-еврейский стихотворец, по имени Мандельштам. Стихи его, беспомощные вирши, интересны тем, что в них он выражает с большой ясностью свою раздвоенность. Эта двойственность характерна для русско-еврейской интеллигенции и за все столетие ее существования.

Мандельштам признается, что любит свой народ, но любит и Россию. С одной стороны, он весь во власти чар, освященных временем традиций гетто; с другой, его манят новые миры и новые формы жизни. Он изнывает от этого вечного разлада, и душу его терзают сомнения и вопросы: пуститься ли ему в опасное плавание одному, или погибнуть вместе с братьями своими? Его страшит будущее, он знает, что осужден на одиночество в чужом мире, но его влекут туда силы, которым он не может противостоять.

Одинокий Мандельштам сороковых годов прошлого века выразил «вечно-еврейскую, вечно-человеческую» жалобу и в то же время предсказал и определил и раздвоенность русско-еврейского интеллигента.

Пройдет шестьдесят дет и раздвоенность эта разрешится полным разделением. Русская поэзия получит другого Мандельштама, Осипа Эмилиевича, прекрасного поэта, чей стиль восходит к старой русской традиции Державина и который «имеет все шансы стать русским классиком», как сказал здесь недавно Г. П. Федотов. Никаких еврейских тем, как у С. Фруга или у теперешнего Довида Кнута, вы у него не найдете, и если он даже случайно вспомянет Палестину, то не с какой-либо национальной целью, а с чисто художественной.

А с другой стороны, в то же время и в той же России начинается ренессанс новой еврейской народной литературы. И культурные русские, до тех пор знавшие только обрывки из русско-еврейской литературы и из древнееврейских писателей, теперь с изумлением читают в русских переводах произведения художников слова, пишущих на языке еврейских масс.

Лет двадцать тому назад два русских писателя, живших в одной комнате в Московской Здравнице для литераторов и ученых, задумали повести спор в письмах, спор о культуре. Один из них был еврей Гершензон, родившийся в Кишиневе, литературовед и пушкинист, признанный не только добросовестным ученым, но и прекрасным стилистом, поборником чистой художественной формы, изгонявшим из своих произведений всякую публицистику. Другой был высокоталантливый и культурнейший поэт из второго поколения символистов, Вячеслав Иванов. Свои письма они потом издали в особой книжке под названием: «Переписка из двух углов».

В одном письме В. Иванов старается обратить Гершензона в свою особую культурную веру, надеясь, может быть, что вера