Потерпевшие победу. Советские либералы и крах демократии в России (1987–1993 годы) - Гийом Совэ

совершенствования человека в гармоничном обществе означает банкротство демократии, равно как и морали. От Античности до Средневековья, поясняет он, философы были озабочены организацией общества, которое бы «культивировало исключительно добродетельных граждан, ставящих общие интересы своего города, государства выше личных»[378]. В качестве примера он приводит Римскую республику, где «процветал дух истинной гражданственности»[379]. Признавая благородство перфекционизма, Мигранян тем не менее осуждает его как источник деспотизма. Напротив, он превозносит как «колоссальное достижение человеческого гения» идею автономии личности перед лицом произвола общества и государства, которую он относит к «буржуазной политической философии» XVIII и XIX веков[380]. Согласно этой политической теории, которую он называет «либерально-демократической»[381], государство должно быть защитником неотъемлемых прав личности и гарантом условий для реализации ее эгоистических интересов, потенциальных возможностей, желаний и страстей. Эта гарантия основана на четком разделении государства и гражданского общества, отношения между которыми регулируются системой сдержек и противовесов. Эта система, отмечает Мигранян, призвана не преодолеть конфликт между индивидуальными и коллективными страстями, а придать ему легитимную и институциональную основу, чтобы гарантировать стабильность государства и благополучие его граждан. Основание американской республики в этом отношении представляется ему вдохновляющей моделью. С одобрением цитируя американского журналиста Джорджа Уилла[382] по поводу политической мысли Джона Мэдисона, он пишет: «Политическая проблема [при основании США] была рассмотрена исключительно в плане контроля над страстями, которые дала природа, а не воспитания того характера, в котором политическая система может нуждаться»[383]. Демократия с этой точки зрения основана не на принципе народного суверенитета, а на «легитимации (узаконивании) конфликта и [на] способности всех бороться за завоевание политической власти» – идея, которую он приписывает Попперу и, более щедро, «всем теоретикам демократии Нового времени»[384]. Главное преимущество такой политической системы, по его мнению, заключается в том, что она позволяет избежать тирании. С другой стороны, Мигранян признает, что эта система не уделяет должного внимания добродетели и дает волю индивидуальному эгоизму. Именно это и стремится исправить марксизм, который Мигранян рассматривает как возвращение к античному и средневековому видению органического единства индивида, общества и государства. Но на деле, предупреждает он, социалистические государства дают результаты, противоречащие их благородным устремлениям. Во-первых, отмена разделения властей во имя прямого волеизъявления народа Советами приводит к поглощению общества и индивида государством, а значит, к отрицанию демократии. В результате получается «казарма, где жизнь человека не реализация собственных потенций и способностей, а рабское подчинение предписаниям сверху»[385]. Во-вторых, регламентация человеческой деятельности предполагает отрицание индивидуальной ответственности, а значит, и выхолащивание морали. Не отрицая открыто марксизма (Мигранян старается щадить идеологическую чувствительность своих читателей), он призывает их бороться с эгоизмом методом, явно далеким от марксистского: «сохранение и расширение автономной не регламентированной обществом и государством сферы отдельной личности для того, чтобы каждый индивид имел возможность сделать добровольный выбор в соответствии со своими естественными способностями и склонностями»[386]. В конце книги он подтверждает общепринятый в тогдашнем дискурсе принцип взаимозависимости политики и морали, но тем более его ниспровергает: по его мнению, моральное здоровье общества обусловлено невмешательством государства в моральную сферу.

Как и Клямкин, Мигранян считает, что нравственность возможна только при наличии индивидуальной свободы, которая, по выражению либерала Бенжамена Констана (начало XIX века), основана на «мирном пользовании личной независимостью»[387]. Действия же государства определяются соображениями, характерными для политической сферы, которые, по мнению Миграняна, направлены прежде всего на обеспечение стабильности. Это заставляет его крайне скептически относиться к возможности немедленной демократизации политической системы.

Долгий путь к демократии

Идеальная политическая система, к которой призывал Мигранян, была вдохновлена американской моделью: сильная президентская власть, избираемая народом, сопровождаемая четким разделением властей[388]. Однако он был категорически против идеи «импорта» западной демократии в СССР. Эту позицию он четко обозначил в 1988 году в дискуссии с историком Леонидом Баткиным. Летом того же года Баткин опубликовал в интеллектуальном журнале «Век XX и мир» небольшую статью «Стать Европой»[389], в которой высказал решительно западническую позицию и призвал СССР догнать «современную цивилизацию». Баткин приводит пример Японии, которая тоже была «совершенно отсталой страной, закрытой страной», но которая «импортировала мировую историю и пересадила ее в японскую землю и <…> взрастила местную разновидность всемирности»[390]. Конечно, Мигранян полностью согласен с Баткиным в том, что существует только один исторический путь к модернизации, и он проложен Западом. В своих работах он неустанно твердил, что представленные им политические механизмы универсальны и что, хотя они и были разработаны «буржуазной философией», они применимы в СССР в той же мере, что и во всем мире. С другой стороны, он решительно выступал против идеи о том, что возвращение в «цивилизованный мир» может быть достигнуто путем прямого подражания западным политическим моделям. Через несколько месяцев после появления статьи Баткина Мигранян опубликовал в том же журнале статью «Легко ли стать Европой?», в которой выступил против «предрассудка, будто демократию можно экспортировать»[391]. В ней он выдвинул аргумент, который часто повторялся в его статьях того времени, а именно: ни одна страна никогда не переходила напрямую от традиционного, абсолютистского общества, которое он считал тоталитарным, к «ценностям и институтам демократии». Британии, Голландии и странам Северной Европы, по его мнению, «повезло», поскольку этот переход происходил «органично» в течение нескольких столетий[392]. Франция, напротив, представляется ему иллюстрацией пагубных последствий «сразу же перейти» к демократии. Ссылаясь на Токвиля, он осуждает «попытку добиться свободы немедленно, [что] есть вернейший путь к рабству»[393]. Он указывает на то, что в течение двухсот лет стране пришлось пройти через «неисчислимое количество революций, диктатур, охлократий, смен монархий республиками и наоборот», прежде чем в 1980 году к власти пришел блок социалистов и коммунистов, который должен был привести к созданию двухпартийной системы по американскому образцу[394].

В СССР, как и в других странах, по мнению Миграняна, переход к демократии сталкивается с двумя основными опасностями: сопротивлением бюрократии и социальной поляризацией. Первой из этих опасностей он посвятил большую статью, вышедшую в 1988 году в сборнике «Иного не дано» и озаглавленную «Механизм торможения в политической системе и пути его преодоления»[395]. Этим «механизмом торможения», по его мнению, является «бесконтрольная, всесильная и всеохватывающая бюрократия»[396], противостоящая демократии. На первый взгляд, Мигранян выдвигает не слишком оригинальные тезисы. Некоторые его понятия уже стали привычными для либеральной публицистики того времени: дихотомия между ускорением и торможением, противостояние между бюрократией и демократией, обращение к классикам марксизма-ленинизма для защиты совсем не марксистской перспективы