Потерпевшие победу. Советские либералы и крах демократии в России (1987–1993 годы) - Гийом Совэ

Поэтому для освобождения экономической жизни от диктата государства, создания правовых регуляторов экономических отношений и обеспечения правовых гарантий индивидуальной собственности необходим просвещенный деспот. Он приводит пример Наполеона, который построил национальный рынок и силой ввел Гражданский кодекс.

Тем не менее Клямкин настаивал на сохранении некоторых аспектов демократии в условиях «железной руки». Во второй главе мы видели, что одним из важнейших идеалов для советских либералов является выражение личной совести. Клямкин не был исключением: «Что делать в таких условиях мне, человеку демократических убеждений? Слиться с таким режимом? Но я не хочу с ним сливаться. Я не хочу сливаться с любым диктатором, даже если он станет таковым во благо демократии. Я хочу иметь право отстаивать свое „демократическое мнение“»[367]. Эта озабоченность лежит в основе его разногласий с Миграняном по поводу роли демократической оппозиции. В отличие от Миграняна, который, как мы увидим, считал, что гражданское общество не должно составлять «легальную» или «серьезную» оппозицию в период авторитарного перехода, Клямкин полагал, что демократическое меньшинство, сформировавшееся на Съезде СССР летом 1989 года, должно без колебаний поставить себя в оппозицию Горбачеву и принять самостоятельную программу. Но вопреки пожеланиям Сахарова и некоторых его коллег по МДГ, Клямкин считал, что задачей этой демократической оппозиции является не ускорение перехода к полной демократии, а укрепление личной власти реформатора. По его мнению, эта стратегия диктовалась расстановкой действующих сил: пока демократическая оппозиция слишком слаба, чтобы претендовать на власть, ее польза – компенсировать давление на реформатора, оказываемое бюрократическим аппаратом, что открывало реформатору больше возможностей для маневра: «Только испытывая постоянное давление слева, только постоянно сталкиваясь с требованиями „невозможного“, может [реформатор] реально определить меру своих собственных возможностей»[368]. Историк Леонид Баткин в своей статье, откликаясь на предложение «железной руки», скептически заметил: «Так, в какой оппозиции собирается быть милейший Игорь Моисеевич, в нелегальной? Или в несерьезной? Известно ли ему, в каких пределах будут допущены его будущие мысли? И не суждено ли нам с ним, если победит очередная прогрессивная диктатура, завершать этот спор где-нибудь при встрече на пересылке?»[369] Но Клямкин видит проблему иначе. Для него главное – освободить жизнь, моральную и экономическую, от тоталитарного контроля. Через год он так резюмировал свою позицию в тогдашних дебатах:

В такой ситуации все объективно толкало его [реформатора] к тому, чтобы попробовать приобрести определенную независимость от существующего аппарата и одновременно начать формирование новых институтов власти. Иначе, чем через пробуждение и подключение общества, то есть иначе, чем через демократизацию, сделать это было невозможно. В этом – мое несогласие с теми, кто полагает, что перестройка пошла ошибочным путем и что можно было начинать формирование товарно-рыночного уклада по венгерскому или китайскому образцу. Но в этом же – и мое несогласие с очень многими либерально ориентированными интеллектуалами, которые не видят, что демократизация с самого начала являлась в первую очередь лишь той формой, посредством которой пробивает себе дорогу тенденция усиления личной власти реформатора, ее вычленения из старых аппаратных структур[370].

Говоря о либеральных интеллектуалах, выступающих за демократизацию ради нее самой, Клямкин, несомненно, имеет в виду Сахарова и его союзников по МДГ. Когда он говорит о тех, кто предпочитает китайскую или венгерскую модель авторитарных реформ, он, очевидно, имеет в виду Миграняна.

Мигранян и технократия по-западному

Андраник Мовсесович Мигранян – типичный постсоветский эксперт, опередивший свое время. Пока советская интеллигенция еще воспринималась как моральная элита, он вышел на публичную арену с претензией на обладание узкоспециализированными знаниями. В то время, когда политология еще не существовала как дисциплина[371], он заявил о себе как о политологе. В эпоху, пропитанную морализмом, он защищал бездушную технократию. Раньше других он занялся проблемами, заимствованными из западной социальной науки, такими как «государственное строительство» (state-building). В период перестройки его больше всего интересовало, как реформировать политическую систему в условиях перехода к демократии. Накануне первой сессии Съезда СССР в 1989 году он следующим образом изложил свою программу работы:

Мне представляется, что главная задача нашей политологии на данном этапе – анализ возможных сложностей, которые могут возникнуть при проведении реформы, и тех имманентных противоречий, уже заложенных в послереформенной политической системе, которые могут развиваться в нежелательную для целей перестройки сторону под влиянием объективных и субъективных факторов[372].

Как и Клямкин, Мигранян гордится своим «серьезным» подходом к перестройке. Но в отличие от Клямкина, который посвящает длинные статьи аргументации в пользу эпистемологического размежевания политики и морали, Мигранян анализирует различные политические механизмы так, как будто вопрос о ценностях вообще не стоит. Именно поэтому его называют «советским Макиавелли»[373]. Однако следует отметить, что этот «макиавеллистский» подход Мигранян разделяет с широким направлением западной политологии, которое основывает объективность на принципе аксиологической нейтральности. Более того, Мигранян открыто заявляет о своей принадлежности к этому направлению, обильно цитируя в статьях таких авторов, как Макс Вебер и Карл Поппер[374], а также ряд современных американских политологов, не переведенных на русский язык, которых он изучал в ходе своих исследований. В самом деле, Мигранян является исследователем, специализирующимся на США. Мигранян родился в 1949 году и политизировался не в период оттепели, как шестидесятники, а в политически депрессивном, но идеологически вялом контексте брежневского «реального социализма». Для таких людей, как он, с дипломом престижного Московского государственного института международных отношений и лояльностью, требуемой властью, открывались широкие возможности. Он получил разрешение на неоднократные поездки за границу и доступ к произведениям, находящимся в спецхранах библиотек. Это был формирующий опыт для начинающего политолога.

Против перфекционизма

В шести теоретических статьях, опубликованных им в годы перестройки, а также во многих выступлениях в печати Мигранян был скуп на высказывания о морали. Для него она просто не была приоритетным политическим вопросом. Поэтому довольно любопытно, что единственная монография, опубликованная им в то время, в 1990 году, называлась «Демократия и нравственность»[375]. Если спрашивать Миграняна об этом в ретроспективе, он отвечает, что хотел соответствовать требованиям издателя, специалиста по этике, и настроениям времени[376]. На самом деле книга лишь отчасти посвящена морали: первая ее половина основана на опубликованной тремя годами ранее статье об отношениях индивида с обществом и государством[377]. В ней Мигранян подверг критике идею возможной органической гармонии интересов индивида, общества и государства на основе общего блага. В своей монографии он продолжает эту аргументацию и предлагает широкий исторический обзор, чтобы показать, что перфекционистский проект