Знакомьтесь, литература! От Античности до Шекспира - Константин Александрович Образцов

чтобы сдвинуть с места армаду ахейских судов, идущих карательным походом на Трою.

Сизиф и Тантал. Неизвестный итальянский художник 16 века. Ок. 1550–1580 гг.

Жертвоприношение Ифигении. Художник: Карл Ванлоо (1705–1765) Ок. 1755 г.

Десять лет спустя сигнальные огни на скалистых вершинах, пронизав ночь пламенными зигзагами, будто отсветы бушующего пожара, объявшего павшую Трою, возвестили о победе ахейцев. С этого момента начинается действие трагедии «Агамемнон».

Мы рассмотрели довольно подробно устройство античного театра, но сейчас давайте представим себе более привычный нам современный: ряды зрительских кресел, полумрак, тишина, раздвигается темными парусами огромный занавес; на сцене — декорация дворца с высокой башней. Там дозорный; в прологе он вводит нас в действие: вот уже который год по велению Клитемнестры ему приходится ночевать под звездами и смотреть в бессветную даль, ожидая, не блеснет ли огонь на далекой вершине, не покажется ли сигнал, что десятилетняя осада завершилась победой…Вот и знак! Отсветы пламени вдалеке! Страж радуется скорому возвращению государя и говорит:

«Когда бы только цел и здрав вернулся сам!

Цареву руку милую сожму ль в своей?

О прочем ни полслова! Поговорка есть:

Стал бык огромный на язык — не сдвинешь. Все

Сказали б эти стены, будь у стен язык…

Кто знает — понял; невдомек намек другим»[35].

Его туманный намек усиливает первая песнь хора, представляющего почтенных городских граждан. Эсхил умело нагнетает тревогу и здесь же задает основную тему трилогии: вынужденного преступления, столкновения человеческой воли, веления рока и долга. Нам напоминают про жертвоприношение Ифигении:

«Но грянет гнев и над отцом,

Дочь — кумир семейный —

Сгубившим, обагрившим руки

Отцовские детской кровью жертвенной.

Что здесь не грех? Все — грех!

Царский мой долг — страшной ценой

Бурю унять. Яростен рок;

Яростней жар воли одной. <…>

Дочь обрекает на казнь отец,

Братнего ложа мститель, —

Только б войну воздвигнуть!».

Наступает рассвет, и вышедшая из дворца Клитемнестра сообщает предводителю хора о скором прибытии Агамемнона. Царица оживленна и весела, она развеивает сомнения корифея и утверждает, что свидетельства верные: война окончена! Троя пала! Тем не менее, в очередной песне хора автор еще более сгущает предчувствие неминуемой катастрофы, и теперь мы слышим о возмездии и отмщении:

«С потомков взыщет мзду

За святотатство бог,

За буйство жадных вожделений,

За пресыщенное надменье.

Клянет молвы гнев глухой

Брань царей; с воевод

Требует цены за кровь.

Все ждешь: в ночи весть придет

Ужасная Мрака дочь…».

Словно мрачная тень распростерлась над Аргосом, и в наэлектризованной атмосфере знаком грядущей беды оборачиваются даже добрые вести. Вновь появляется Клитемнестра, и ее звенящее ликование о возвращении мужа с подчеркнутой и вовсе не скромной похвалой своей верности не развеивает, но лишь усиливает чувство тревоги:

«Клитемнестра:

Ах, есть ли в доле женской лучезарней день,

Чем тот, когда пред мужем, что с войны пришел

И цел и здрав, ворота распахнет жена? —

К царю вернись, о вестник! накажи ему

Не медлить доле! Ждет народ, и верная

Жена тоскует. Та ж она, какой ее

Покинул он: собакой сторожит дворец,

Хозяину покорна, и врагу страшна.

Дом цел: нигде царева не снята печать.

Как медный сплав подкрасить не сумела б я,

Измены так не ведаю. Мне чужд соблазн.

Злоречие немеет. Честной женщине

Такою правдой, мнится, похвальба — не стыд».

Театр Эсхила строится в большей степени вокруг слова, а не действия, но даже в статике ему удается передать растущее напряжение, готовое разразиться грозой. Вот наконец на колеснице прибывает и сам Агамемнон, у его ног сидит Кассандра: да, та самая вещая дочь старого царя Трои Приама, которая всегда говорила правду, и которой никто не верил. Прекрасная прорицательница, отвергнувшая ухаживания Аполлона, стала наложницей и частью военной добычи. Не смущаясь этим, Агамемнона приветливо встречает Клитемнестра; ее радость чрезвычайно многословна даже по меркам античного театра, и это тоже работает на усиление все более явственных подозрений. Она предвосхищает вопрос царя о его сыне, Оресте, которого Клитемнестра сразу после отплытия войска отослала из дома прочь, объясняя это заботой о наследнике, которому грозила бы опасность в случае мятежа во время отсутствия Агамемнона, и тут же восклицает:

«Рабыни! Вам

Был дан приказ. Коврами царский путь устлать.

Что медлите? Раскиньте ж ткань пурпурную!

Тропой багряной Правда поведет его

К нечаянному сретенью, в готовый дом.

Та, что не спит, с богами все промыслила».

Перед Агамемноном расстилается от колесницы до порога дворца дорожка из багрово-фиолетовой ткани, но он не торопится ступить на нее: в те времена пурпурную краску производили в одной лишь Финикии, ее делали из мелких морских моллюсков, и полотно, брошенное Клитемнестрой под ноги мужа, стоило куда больше, чем если было бы из чистого золота. Агамемнон упрекает супругу в расточительности, говорит, что такие почести приличествуют лишь богам, но кажется, что его останавливает в большей степени неоднозначная символика «тропы багряной Правды». Наконец, он позволяет себя уговорить, хотя и снимает сандалии, чтобы не запачкать драгоценную ткань, и проходит в двери дворца. У него за спиной Клитемнестра произносит:

«О Зевс верховный, Зевс-вершитель, сам сверши,

О чем молю! Воспомни, что судил свершить!».

Царица настойчиво приглашает Кассандру войти во дворец вслед за Агамемноном, но та молча стоит, не двинувшись с места. Клитемнестра, потеряв терпение, уходит, а несчастная прорицательница заводит разговор с хором:

«Кассандра

О, Аполлон разящий!

Увы мне, злосчастной!

Куда, увы, в какой ты дом меня привел?

Богопротивный кров, злых укрыватель дел!

Дом — живодерня! Палачей

Помост! Людская бойня, где скользишь в крови.

Вот они, вот стоят, крови свидетели!

Младенцы плачут: „Тело нам

Рассекли, и сварили, и отец нас ел“».

Очевидно, что мысленным взором Кассандра увидела ужасающий пир Фиеста, но вот она продолжает свои речи, и похоже, что теперь говорит о самом ближайшем будущем:

«Увы!