Виги и охотники. Происхождение Черного акта 1723 года - Эдвард Палмер Томпсон

буквально набросились на отдельные участки Холта, где было срезано сорок или пятьдесят подвод кустарника. Власть Ганноверского дома, казалось, внушала населению меньше почтения, чем правление Анны: «После смерти королевы… в сельской местности завели обыкновение стрелять и устраивать буйные набеги, что делают и сейчас»[440].

Охота на оленей стала теперь распространенным занятием; продажа оленины и шкур, похоже, становилась промыслом. В марте 1717 года Эдвард Форбс написал Трелони: «Я не могу удержаться от того, чтобы не сказать, что ваш парк приведен в постыдный хаос, и теперь, когда Холт разорен, он будет страдать с каждым днем все больше, причем не от охотников, а от шайки презренных воров, которые убивают больше ради шкур, чем ради мяса, в этот сезон не годного в пищу…» Он стал перехватывать фургоны, едущие через Фарнхэм, и обнаружил в одном крытом фургоне «борзую собаку, весьма перспективную для [охоты] в Вашем парке»:

Получив сведения о том, что распространился скрытый способ передвижения… (как и фургоны, перевозящие оленину, зайцев, домашнюю птицу и всевозможную добычу), я немедленно приказал, чтобы собаку забрали для лорда поместья. Послышался какой-то ропот, но хозяин так и не появился…

Я упоминаю об этом Вашей светлости, потому что достопочтенный генерал-майор, ваш брат, оказал мне честь, велев достать ему хорошую борзую… поэтому я хочу знать, как следует распорядиться этим псом. Его вид говорит о резвости и хороших качествах…[441]

Что произошло после этого, неясно. Но из двух сохранившихся писем епископа вытекает, что в 1718 году парки Фарнхэма неоднократно подвергались вооруженным нападениям. Трелони, старый и больной, позаботился поместить объявление в «Ландон газетт» с предложением помилования и вознаграждения любому информатору, чьи показания приведут к обвинительному приговору. Но едва он дал ход этому начинанию, как поспешил отозвать его, написав сержанту Томасу Пенгелли:

Так как из‑за моего недомогания я все еще плохо себя чувствую, я допустил чрезвычайно опасную неточность в королевском помиловании; ибо там сказано «любому из преступников, который укажет двух или более своих сообщников», тогда как следовало бы: «любым двоим, которые укажут всех своих сообщников». Ибо, какой мне толк от того, что будут выявлены два подлых негодяя из тридцати? В то время как [в другом случае] их число будет удовлетворительным, и я также узнаю, есть ли среди них люди состоятельные и знатные. Пожалуйста, исправьте это.

Но сделать такое исправление оказалось труднее, чем он предполагал: король не мог даровать прощение, основанное на столь широких и неопределенных предпосылках, не нарушая установленных правил. Пенгелли, очевидно, пришлось сообщить епископу, что условия помилования не могут быть пересмотрены, и Трелони в крайнем раздражении ответил:

Я никогда не соглашусь расстаться с моими деньгами [обещанными в награду за информацию]; это ставит мою честь в зависимость от обнаружения всего лишь двух низких мошенников, и поэтому, если условия должны быть настолько сужены, я отменяю публикацию в «Газетт» и подумаю о других способах, и не сомневаюсь, что они помогут добраться до убийц оленей и разрушителей ограждений, не трогая поджигателей домов и тех, кто убил моих лошадей и коров; ибо в этих последних случаях необходимо королевское помилование, так как речь идет о человеческой жизни, но в данном случае это гражданский иск; и так как парламентским актом установлены воздаяния для тех, кто только убивает оленей и т. д., то я испытаю, насколько они действенны, и мне уже кое-что удалось, что и вдохновляет меня продолжать только таким образом. Интересы короля здесь затронуты больше, чем мои собственные, так как резни оленей и безобразий в Холте больше, чем в Фарнхэмском парке, и проклятия в адрес короля — их [браконьеров] обычные слова, когда они встречаются и начинают свои злодеяния; и мне прислали письмо о том, что их больше 300 хорошо вооруженных людей, презирающих всякое противодействие. Хотелось бы, чтобы они не имели в виду ничего большего, чем одолеть ожидаемое сопротивление со стороны охраны парков.

В заключение Трелони категорически запретил публикацию своего воззвания в «Газетт», так как подписал его лишь «по неосторожности»: «клянусь своим спасением… я имел в виду с самого первого момента только то, что надеялся на королевскую защиту, соответствующую моей чести»[442].

Эти письма знаменательны, и они показывают, до какой степени все компоненты «черного» браконьерства уже сформировались в 1718 году: убийство оленей, разрушение ограждений, поджоги, нападения на лошадей и коров[443]. Письма важны также тем, что иллюстрируют представление епископа о «чести»: искать защиты в указе о королевском помиловании означало потерять лицо и признать, что он не может управлять самостоятельно; он мог перенести такую потерю «чести», только если бы всех охотников до одного выдали властям. Наконец, мы сталкиваемся с мотивом, часто звучащим в связи с беспорядками в Хэмпшире и Суррее, — с предположением о том, что в них замешаны «люди состоятельные и знатные». Ибо ни королевские леса, ни парковые угодья епископов или царедворцев не вызывали восторга у старинного дворянства, издревле живущего в округе, которое, наверное, придерживалось примерно такого же мнения о лесных правах и об оленях, как более скромные местные арендаторы. Когда во времена Якова II королевский лес в Суррее был насильственным образом отторгнут, туда прислали грозного судью Джеффриса с Особой комиссией, чтобы расследовать нарушение. Однако он не смог приступить к делу, потому что большое жюри присяжных, состоящее из местных джентльменов, оказалось «такого образа мыслей, который вряд ли подходит для этого дела»[444]. В годы «черного» браконьерства, должно быть, ходило много слухов о солидарности джентльменов, отличавшихся подобным умонастроением и/или цветом лица[445].

Но в 1718 году термин «черное» браконьерство, по-видимому, еще не был в употреблении. В июле 1721 года епископ Трелони умер. Его сменил Чарльз Тримнелл, епископ Норвичский, полемист, выступавший за вигов, друг Таунсенда, глава придворной коллегии капелланов Георга I и карьерный церковник, пришедшийся по душе самому Уолполу[446]. И, вероятно, осенью 1721 года в Фарнхэме, а также в уже описанном соседнем уголке северо-восточного Хэмпшира — в Крондолле, Догмерсфилде и Хекфилде — объединение «черных» браконьеров приобрело новую, еще более высокоорганизованную форму[447].

5. Король Джон

В октябре 1721 года человек шестнадцать браконьеров — охотников на оленей ворвались в Фарнхэм Парк, унесли трех оленей и бросили еще двух мертвыми на земле, а к тому же выстрелом ранили лесника[448]. Несколько подозреваемых были арестованы, двоих из них приговорили к обычному наказанию в виде дня у позорного столба, года тюремного заключения и штрафа в размере 20 фунтов. Товарищи заключенных принесли взаимные клятвы, «решили подчиниться шутовскому королевскому правлению и… избрали очень стойкого, предприимчивого и состоятельного джентльмена…