Ментальности народов мира - Георгий Дмитриевич Гачев

class="p1">Так бы подытожил: у Гёте – Дух, огненный Geist ищет упокоения, у Лермонтова – Душа болящая, бессонная, завидует сну природы («Я б хотел забыться и заснуть»). Вспомним еще и «Бессонницу» Тютчева, и «Когда для смертного умолкнет шумный день» Пушкина…). Если в германстве душа = «водяная», Seele, более увесиста и самогармонична, то на Руси она более ВОЗ-душа, ближе к стихии воз-духа и света – летуча, неприкаянна, в себе свет имеет (русский дух = СВЕТЕР: свет + ветер), и потому и в ночи видят, как и «белые ночи» – зрящие бельма Северного Космоса…

И еще «все» – два раза alle – генерализация, обобщение у Гёте: Über allen Gipfeln – как Deutschland über alles. Философическая склонность Логоса парить поверх частного случая, человека и ситуации…

Баллада Гёте «Лесной царь» имеет сюжетом как бы Кантову антиномию двух оптик, которые непереходимы и неисповедимы друг другом. Бурной ночью всадник мчится лесом, сжимая в руках сына. Сын видит Лесного царя, слышит его речи, зовы, видит его чертоги, луга, хороводы дочерей и говорит об этом отцу – о событиях в своем внутреннем мире, в видениях души. Отец же видит другое своим материалистическим мировосприятием фактов и явлений:

– Дитя, что ко мне ты так робко прильнул?

– Родимый, лесной царь в глаза мне сверкнул;

Он в темной короне, с густой бородой.

– О нет, то белеет туман над водой.

– Родимый, лесной царь со мной говорит:

Он золото, перлы и радость сулит.

– О нет, мой младенец, ослышался ты:

То ветер, проснувшись, колыхнул листы.

Вот два мира: ноуменов – и феноменов, и вместе им не сойтись. Сходятся они – лишь в смерти (по трагическому Психо-Логосу Германства, где еще прописан и Вагнер с «Тристаном и Изольдой» и др.).

Ездок погоняет, ездок доскакал…

В руках его мертвый младенец лежал.

Erreicht den Hof mit Müh' und Not;

In seinen Armen das Kind war tot.

Опять Not («нет», «нужда») и рифма при нем – tot.

И тут драма – между наружным Космосом и Психеей, внутренней жизнью души, которую мучится разрешить и согласовать германский Логос на протяжении всей истории немецкой культуры.

За душу младенца борются два отца: физический и метафизический – и последний – соблазном и насилием – берет верх:

«Дитя, я пленился твоей красотой:

Неволей иль волей, а будешь ты мой».

«Рустамов комплекс»: Отец убивает Сына, старое сильнее молодого, – что типично для Азии и России, проступает и в Германии. И тем снова сродство по евразийской сущности между Германией и Россией обнаруживается. То же и в «Кольце Нибелунга» Вагнера: гибнет юный герой Зигфрид, а старый Вотан жив, и ему еще оплакивать свою дочь – Брунгильду-валькирию. И в «Фаусте» Гёте гибнет Эвфорион, сын Фауста и Прекрасной Елены (в этом персонаже толкователи усматривают образ Байрона, погибшего в 36 лет), а Фауст продолжает свой путь, одержимый стремлением к Прекрасному мгновению, которое бы ему захотелось остановить и продлить и так выйти из рабства у Времени, в силках которого барахтается Германство – еще пуще, нежели в тенетах Пространства.

Франция

La douce France – «сладкая Франция» – так она называется еще в «Песне о Роланде», средневековом эпосе. Значит: сладкая страна, «дуся», женщина. Но не «Матушка Русь». И не old merry England – «старая веселая Англия», как бы бабушка своему народу. Ну и не Vaterland – «отцова земля», как для германцев. Но как возлюбленная и супруга.

Геополитическая ситуация тут – Запад континента Евразии, где он лицом к Атлантическому океану. Однако французы – не нация моряков, в отличие от англичан, их соседа на севере; также и от Испании (и Португалии), кто страны-соперники Англии по володению Новым Светом Америки. Правда, в Канаде и в южных штатах США: Луизиана, Виргиния, Каролина, Новый Орлеан и др. – есть следы некогдашнего присутствия Франции; но это не случайно, что французы отказались, сдали эти территории. Франция – в высшей степени самоцентрированный, центростремительный Космос и занимается преимущественно сама собой (как, кстати, и Китай на Востоке Евразии, к кому Франция испытывает своего рода избирательное сродство, как Германский дух – к Индии). В своей столице – Париже французы развили дифференцированное пространство разнообразных интересов, так что не только обитатели провинций влекутся в Париж, словно некоей центростремительной силой, но сей город претендовал и претендует быть идеологической и культурной столицей мира.

Если же бывали периоды экспансии в истории Франции, как в эпоху наполеоновских войн, то это происходило в силу внутреннего воспламенения Французской революцией, когда в стране заработал вулкан и принялся изливать свою лаву на окружающие страны. Ведь не от притяжения их магнетического (от Эроса володеть их землями и богатствами) вторгались в них французы, но от собственного избытка энергии: распираемы, а не влекомы. Не могло быть (и не было) никакого жизненного интереса у Франции к белоснежной России, чтобы зашвырнуть и туда свои легионы. Но только избыток и прилив воспламененной крови в организме страны и народа имел нужду в том, чтобы успокоиться и охладиться. Он и шибанул в головы мужей патриотическим опьянением и поклонением Императору и, словно налив им скипидару меж ягодиц, погнал их ноги в это абсолютно чуждое им, трансцендентное и ненужное пространство, где и успокоились кровяные тельца солдат французских. Так что не как практически полезная акция истории, но, скорее, как незаинтересованная и эстетическая, – затеялась война 1812 года между Францией и Россией. Но она дала толчок для ряда событий такого же плана: национально-патриотический подъем в победившей России и восстание декабристов (тоже не прагматическое, а эстетическое: оно – символическая акция в Духе и в национальной мифологии России); затем Франция выстрелом Дантеса в солнце русской поэзии отомстила России за поражение в войне. Однако Россия снова взяла тут эстетический реванш, создав «Войну и мир», национальную «Илиаду», на материале этой же войны, необходимый каждой стране героический эпос, эпопею даже.

Кровопускание как универсальное медицинское средство не случайно было очень распространено именно во Франции – вспомним «Мнимого больного» Мольера и проч. И о Декарте традиция повествует: когда он простудился и смертельно заболел в Швеции и местный врач приступил к нему с предложением пустить кровь, философ из последних сил приподнялся на одре и воскликнул патриотически: «Не смейте проливать французскую кровь!» – подобно какому-нибудь шевалье иль мушкетеру.

Во французской истории и