Империя и ее соседи - Коллектив авторов

Здесь выделяются два момента: во-первых, по выражению хрониста, «Святая Римская Церковь… распорядилась избрать Карла на имперский трон»; во-вторых, она взяла с него клятву, что он «простит тосканским коммунам все обиды, нанесенные его деду императору Генриху и другим императорам, не будет их притеснять и станет обращаться с ними, как с друзьями»[281]. В конце главы еще раз подчеркнуто, что, находясь при смерти, Карл дал обет в случае выздоровления простить все обиды и никому не мстить – опасения флорентинцев, как видим, были еще очень весомыми. Здесь же Маттео пишет, что, не имея возможности собрать силы для похода на коронацию в Италии, Карл «смиренно и спокойно оставался в Богемии, ожидая своего часа». В начале III книги, подступая к повествованию о приходе императора, хронист объясняет причины конфликта: «тосканские коммуны сохранили вольность и свободу, которая перешла к ним от старинного римского народа»[282], немецкие же императоры возымели обыкновение тиранически покорять итальянцев, отсюда и возникла враждебность к ним. Однако, когда внутри собственно Италии появилась угроза со стороны миланского тирана (архиепископа Джованни Висконти), тосканцы сами хотят пригласить к себе императора на определенных условиях, которые принимает его вице-канцлер[283]. Хронист так комментирует эти переговоры: «указанные три коммуны, Флоренция, Перуджа и Сиена, с общего согласия их жителей, решили быть в подчинении у названного избранного императора на определенных договорных условиях, которые немало противоречили свободе действий имперской власти. Но так как расстроенные дела легче привести к единству и согласию с помощью неких средств, в то время эти притязания не были сочтены неуместными, а согласие государя – недопустимым»[284]. Нужно отметить, что сам Виллани здесь как бы защищает прерогативы императора. В то же время договоренность о том, что коммуны будут фактически оплачивать его итальянский поход, свидетельствует о начавшейся коммерциализации политических отношений (отсюда и повторяющееся ниже сравнение Карла с купцом), которая будет лишь усиливаться на протяжении двух следующих столетий, когда император, а то и французский король иногда выступают в Италии чуть ли не в роли кондотьеров, требуя за свое посредничество и военное участие солидные суммы. Дальнейшие переговоры уже с самим императором заканчиваются безрезультатно, в чем Маттео Виллани отчасти винит флорентинцев: во-первых, они ограничили полномочия послов слишком малым сроком; во-вторых, не всегда правильно себя вели. «Случилось так, что в ходе беседы с послами, один из флорентинцев, который почитал себя более мудрым, чем другие, ибо занимал в коммуне более важное место, выразился дурно и в упрек избранному императору сказал: «Вы прядете слишком тонко» /т. е. хитрите/. Император, знавший латынь, почувствовал бестактность этой фразы, но возмутившись, сдержался, видя, что имперское величие было оскорблено нескромными и низкими словами; однако с тех пор он не хотел слушать этого мудрого посла»[285]. Если даже переговоры велись с переводом на какой-то другой язык, послы должны были знать, что Карл понимает «по латыни» (сам он писал в «Автобиографии», что в совершенстве знает и Lombardicum)[286], т. е. дело не в филологии, а в том, что оратор действительно увлекся и несколько зарвался. Очевидно, тем не менее, что его слова задели за живое и что Карл все же не хотел становиться на одну доску с флорентийскими «купцами»[287].

Итак, договоренность не была реализована, и в 1355 г. император приходит в Италию на коронацию уже по приглашению миланских Висконти и венецианцев. Сам Карл Богемский рад воспользоваться противоборством партий в Италии и тем, что все хотят его появления в качестве защитника и арбитра, но, как и некогда его дед Генрих VII, он выставляет себя отцом всех подданных и не желает принимать сторону ни одной из партий, гвельфов или гибеллинов. Он не порывает ни с тосканской лигой, ни с Миланом, понимая, что следует полагаться не на силу, которой у него гораздо меньше, чем у деда, а на умеренность своих планов (temperate proponimento, Виллани М. 4-27). Флорентинцам снова приходиться выторговывать свою независимость, при этом Маттео Виллани, критически оценивая их поступки, осуждает и императора за то, что тот идет на поводу у ломбардских «тиранов». Пизанцам Карл обещает за 30 тысяч флоринов сохранить за ними Лукку, невзирая на стремление к свободе ее жителей – «соглашение, недостойное имперского величества» (Виллани М. 4-35. Лукка станет независимой во время второго похода императора в Италию в 60-е годы). Он решает заключить мир с миланскими Висконти и «проявить скромность в одеянии, внешности и поступках… превыше должной меры подчинив и доверив свою персону, свою честь и имперское достоинство произволу и власти тиранов, то ли вследствие прямоты своих помыслов, или по недоумию (о da puritá di mente, o da matte consiglio), но не по ясному и здравому суждению»[288]. В колоритном описании событий коронации железной короной в Монце эта тема продолжена: «имперский дух оказался в рабском подчинении воле тиранов, а орел у гадюки /имеются в виду гербы империи и Висконти/» (in tutto fu in servaggio l’animo imperiale alia volontá de’ tiranni, e 1’aquila sottoposta alia vipera), как предсказывал некий знаменитый астролог. (Там же). Карл, «ускоряя свой путь, не как император, а как купец, спешащий на ярмарку, был сопровожден до границ владений тиранов, и там освободился от их надзора»[289]. В Пизе император расширяет границы своей власти, пользуясь раздорами партий Гамбакорта и Мальтраверси, в роли арбитра он призывает всех обиженных обращаться в его суд, обещая, что «ягненок без вреда и ущерба будет пастись рядом с волком» (Виллани М. 4-47). Отправившиеся в Пизу флорентийские послы в отличие от сиенских не желают признать верховенство Карла и, не упоминая о его императорском сане, называют всего лишь «светлейшим государем» (serenissimo principe), что вызвало возмущение окружавших Карла баронов – «но мудрый синьор в своей умеренности понял, сколь опасно в его положении было бы не сохранять согласия с Флорентийской коммуной, и потому стерпел… не проявляя излишней заботы об имперской чести, и решил вернуться к переговорам с послами в другой раз с большим старанием»[290]. Похоже, что хронист в очередной раз сочувствует Карлу и упрекает сограждан за их неловкую и непродуманную политику. Эта позиция проясняется в его комментариях: «если бы наша коммуна отправила /посольство/, чтобы уважить императора, когда он долго пребывал в Мантуе не имея больших сил, они получили бы желаемое по его милости, а так им пришлось позднее договариваться с ним ценой опасности и великих затрат, как можно будет увидеть далее»[291]. Здесь же он сетует