Златая цепь на дубе том - Акунин Борис Чхартишвили Григорий Шалвович

Осталось 22 раздела. В них шла речь о равенстве всех граждан перед законом; об отмене уголовной ответственности за высказывания; о разрешении всех религий. То есть монархиня предлагала безо всякого перехода превратить Россию из «ордынской» империи сразу в правовое государство со свободой слова и свободой совести. Также отменялась смертная казнь, ибо «при спокойном царствовании законов и под образом правления, соединенными всего народа желаниями утвержденным, в государстве… не может в том быть никакой нужды, чтоб отнимати жизнь у гражданина». Запрещались и пытки.

На крепостное право прожект, правда, не покушался — Екатерина опасалась настроить против себя главную свою опору, дворян, но в тексте содержался призыв относиться к трудолюбию крестьян с уважением.

Документ получил название «наказа», поскольку имел вид инструкции, адресованной представителям сословий.

Даже по европейским понятиям программа Екатерины выглядела неслыханно революционной — ее положения выходили далеко за рамки «просвещенного абсолютизма». Когда «Наказ» перевели на другие языки и издали (Екатерина хотела, чтобы Европа ею восхищалась), на родине Вольтера и Монтескье эту крамолу запретила цензура.

Уложенная Комиссия

В самом конце 1766 года Екатерина издала указ, приведший в изумление всю умевшую читать Россию: велела прислать в древнюю столицу Москву со всей страны депутатов (новое для русских слово), «для того, дабы лучше нам узнать было можно нужды и чувствительные недостатки нашего народа». После этого общественные представители должны были принять свод справедливых законов «понеже наше первое желание есть видеть наш народ столь счастливым и довольным, сколь далеко человеческое счастье и довольствие могут на сей земле простираться». Еще одно поразительное новшество состояло в том, что депутатов предписывалось избирать, да не только из числа привилегированных сословий, но и из государственных (то есть лично свободных) крестьян, из казаков, мещан, даже инородцев. Чтоб депутаты не страшились говорить смело и обладали материальной независимостью, им предоставлялась пожизненная неприкосновенность и щедрое жалованье.

По спущенной сверху квоте выходило, что дворян и чиновников в составе созываемой Комиссии окажется непропорционально много (больше трети), но и это было очень либерально для страны, которой доселе безраздельно управлял лишь один класс — помещичий.

31 июля следующего 1767 года избранные депутаты, 460 человек, торжественно приступили к работе, предварительно ознакомившись с «Наказом».

Из громкого, монументального начинания ничего не вышло, да и не могло выйти.

Встреча лучших людей страны обнаружила, что русское общество совершенно не готово к свободам и не хочет их. В стране, где отсутствовали средний класс и буржуазия, где горожане составляли только 3 % населения, где ни одно из сословий, даже дворянское, еще толком не сформировалось, идея общественного участия в управлении государством (хотя бы на уровне законотворчества) была утопией.

Екатерина, не решившаяся затронуть тему крепостного права, надеялась, что депутаты поднимут этот вопрос на заседаниях — хотя бы в качестве отдаленной перспективы. И это действительно произошло, но совсем не так, как мечталось царице. Дискуссия о крепостничестве получилась весьма бурной. Однако депутаты спорили не о том, как и когда освободить крестьян, а о том, как их еще больше закрепостить. Недворянские сословия — купцы, священники, казаки — обижались, что лишены права тоже владеть «душами».

Никакого свода законов все эти люди, рассматривавшие съезд как площадку для отстаивания своих узких интересов, не выработали. Императрица увидела, что Россия пока совсем не Европа и править здесь надобно по-другому. «Комиссия Уложения, быв в собрании, подала мне свет и сведение о всей империи, с кем дело имеем…», — напишет она впоследствии.

Разочаровавшись в Комиссии, царица стала ею тяготиться и воспользовалась начавшейся турецкой войной, чтобы прекратить съезды «доколе от нас паки созваны будут». «Паки» так никогда и не наступило.

После этого неудачного эксперимента матушка-государыня правила и издавала законы по-старинному, по-самодержавному, избегая резких перемен.

Пугачевское восстание

Из-за непомерных трат на турецкую войну пришлось вводить чрезвычайный налог, дававший в казну не так много — 630 тысяч в год, но для нищего крестьянства это стало дополнительным источником раздражения, особенно по сравнению с тем, что положение «бар» при Екатерине заметно улучшилось. И царица-немка, и подозрительная смерть ее мужа (публично было объявлено, что он скоропостижно скончался от каких-то «геморроидальных колик»), и странность положения, при котором совершеннолетний наследник Павел не вступал на престол, давали толчок всяким слухам, будоражившим народное сознание.

Один из таких слухов, очень настойчивый, вызывал особое возбуждение: что Петр III хотел дать крестьянам волю, дворяне за это вздумали извести доброго батюшку-царя, да только он спасся и вот-вот объявится.

Вновь, как в начале семнадцатого века, стали появляться самозванцы. Их вылавливали, но слухи не стихали.

К шестому году трудной турецкой войны положение стало взрывоопасным, не хватало только искры. «Недоставало предводителя. Предводитель сыскался», — лаконично пишет в «Истории пугачевского бунта» Пушкин.

Емельян Пугачев, подобно Кондратию Булавину и Степану Разину, был донским казаком, и мятеж тоже начался как казачий — только не на Дону, а на реке Яик (нынешняя река Урал), где было расквартировано Яицкое казачье войско. Его создали, чтобы защищать пограничные земли от степных разбойников, а заодно постепенно сдвигать границы империи в азиатском направлении. Власти вели себя с этими своенравными, хорошо вооруженными людьми весьма неосмотрительно, раздражая их всякими несправедливостями, назначая новые поборы, покушаясь на казачьи привилегии.

В 1772 году вспыхнуло восстание, вскоре подавленное, но искры еще тлели, когда в сентябре 1773 на Яике вдруг появился «государь Петр III» и пообещал пожаловать казаков «рекой, землею, травами, денежным жалованьем, свинцом, порохом и хлебом». Это был Пугачев, арестованный за разные провинности, пустившийся в бега и оказавшийся далеко от родного Дона. По складу характера вождь народной войны был человеком непутевым и непоседливым, постоянно ввязывавшимся в какие-то плохо обдуманные авантюры. Но он оказался в критическом месте в критическое время — и стал искрой, попавшей в порох. Казаки поверили самозванцу, потому что очень хотели поверить, а дальше восстание разрасталось со скоростью степного пожара. Крепости сдавались одна за другой, потому что недовольные тяжелой службой солдаты без боя переходили на сторону «законного государя».

Казачий мятеж перерос в большую гражданскую войну. Она продолжалась полтора года и делится на три периода.

Первый длился полгода, до весны 1774 года. На этом этапе восстание оставалось локальным и состояло из двух очагов: Оренбургского края и Закамья, где восстали измученные заводские рабочие.

Крепости все пали, города Оренбург и Уфа были осаждены, правительство отправляло в мятежные области некрупные отряды, и восставшие били их по частям.

Пугачев — так же, как в свое время Разин — никуда не торопился. Он пировал со своими «енаралами», женился на красивой казачке, объявив ее императрицей (наличие законной жены Екатерины в Петербурге «царя» не смутило). Всё это дало время властям наконец собрать значительные силы, и в марте 1774 года Пугачев был разгромлен. Бросив свою «императрицу», Емельян бежал на север, и там, в Приуралье, война перешла в новую стадию: из казачьей стала рабочей и башкирской. Пугачевское войско теперь пополнялось в основном заводским людом, а главным союзником стали местные башкиры, у которых имелись давние счеты с империей. Ситуация была странная: наступление Пугачева одновременно являлось отступлением. Он нес большие потери в боях с правительственными войсками, но ряды всё время пополнялись, и войско разбухло до 20-тысячного состава. Так война докатилась до Волги. Пал большой город Казань. Здесь каратели наконец настигли врага и опять уничтожили всю мятежную армию.