История евреев в Европе от начала их поселения до конца XVIII века. Том 4. Новое время (XVII-XVIII век): переходная эпоха до французской революции 1789 г. - Семен Маркович Дубнов

«наследственными подданными» (subjecti haereditati) владельцев имений, так чтобы еврей-арендатор, покинувший своего помещика, был приравнен к беглому крестьянину. Проект, однако, не был принят, как вредный для интересов государства: опасались, что государственная казна совершенно лишится доходов от свободных еврейских профессий, ибо помещики в селах и магнаты-владельцы городов прибрали бы к рукам большую часть еврейского населения и эксплуатировали бы его для своей только личной пользы. Ведь и теперь значительная масса еврейства работала, в сущности, на шляхту, торгуя ее водкой и пивом в ее корчмах, ее продуктами сельского хозяйства на рынках и платя ей «чинш» за землю, на которой построены еврейские дома в городах.

Фактически пан мог делать с таким «подданным» что угодно, и нередко он позволял себе, в веселые минуты, самые грубые потехи над «своими евреями». Каневский староста, желая вознаградить своего соседа-помещика за убийство его еврейского арендатора, велел навалить на повозку кучу евреев, подвезти их к воротам дома потерпевшего и сбросить их там, как мешки картофеля. Тот же староста позволял себе такую «охотничью» забаву: приказывал еврейкам влезать на яблоню и куковать как кукушки, а затем стрелял в них дробью; несчастные женщины падали с дерева, а он, весело смеясь, бросал им золото. Особенно много скандалила шляхта во время своих провинциальных сеймиков, где депутаты больше занимались пьянством, чем делом. Иногда дело доходило до погрома. В 1759 г. «маршалок» (председатель) сеймика в Бресте с пьяными товарищами ворвались в синагогу, разогнали молящихся, гнались с обнаженными саблями за евреями по улицам, врывались в дома и прекратили дебош лишь после получения выкупа деньгами, напитками и разными вещами. На суде безобразия разгулявшихся панов подтвердились, но кара была очень мягкая. Маршалка присудили к двухнедельному заключению в гражданской тюрьме и возврату забранных денег и вещей. Его сподвижники не явились в суд.

Мещанство продолжало в эту эпоху свою бесконечную борьбу с евреями. Магистраты то объявляли кагалам войну, то заключали мир в форме соглашений, имевших целью ослабить конкуренцию евреев в торговле и ремеслах. «Еврей продает свой товар слишком дешево и отнимает у нас покупателя» — такова была постоянная жалоба мещан. Потребители, конечно, держались иного мнения. «Паны, — пишет современник, — говорили, что хоть евреи и гадкие нехристи, а все же хорошо их иметь в городе. У них найдешь шелк, меха, золото, серебро, жемчуг, тюль, и все дешевле; можно достать и деньги на размен либо под залог. Еврей не позволяет себе излишества. Посмотрите на его одежду, войдите в его дом: он грызет чеснок, редьку или огурец, собирает денежки, угождает пану, а себе во всем отказывает». Это сочувствие потребителя давало еврею возможность бороться с христианским купцом и ремесленником. Магистраты то и дело добывали от королей подтверждения своих привилегий, в силу которых они могли бы выжить евреев, но кагалы, в свою очередь, получали через своих ходатаев в Варшаве конфирмации противоположных привилегий, данных той или другой еврейской общине. И когда краковский, львовский или какой-либо иной магистрат предъявлял воеводе свои бумаги, тот отвечал: «Вы имеете рескрипты от его величества — хорошо; но ведь евреи предъявили мне королевские рескрипты в их пользу, и я ничего не могу делать. Вам остается вступить с ними в полюбовное соглашение». Тогда возобновлялся «худой мир» в форме договоров на определенные сроки, но при первом удобном случае христианские купцы и цеховые ремесленники снова пытались обуздать конкурентов путем жалоб начальству либо репрессий и самоуправства. Так, в 1761 году краковский магистрат конфисковал товары евреев в предместье Казимир, а мещане ворвались в еврейские склады в самом городе и забрали товары в ратушу. От полного разорения спас евреев краковский воевода: он заставил насильников возвратить похищенное и покрыть убытки потерпевших, а коменданту города предписал поставить солдат у городских ворот, чтобы охранять евреев из предместья от насилий толпы. «Обязанность моя, — говорится в этом предписании, — заключается в том, чтобы защищать евреев и тем оберегать государственные подати, которые они в количестве более ста тысяч уплачивают ежегодно; помимо того они вносят еще выкупные платежи и несут всякие натуральные повинности на миллионные суммы, и все это должны извлечь из одной торговли, ибо других средств для жизни не имеют».

Там, где старшим неудобно было буйствовать, на евреев напускалась школьная молодежь. Набеги школяров в это время участились. Автор «Описания обычаев и нравов при Августе III» (Китович) рассказывает, что уличные нападения «студентов» на евреев стали тогда обычным явлением. Когда по окончании занятий в школе студенты расходились по домам, евреи старались не попадаться им на глаза. «Если какой-нибудь еврей случайно встречался им на улице, он чувствовал себя, как заяц между гончими собаками; студенты накидывались на него, и ему порядочно доставалось от них». На Страстной неделе эти парни делали из тряпок куклу, изображавшую Иуду Искариота, ходили с ней по улицам Варшавы и трепали ее, пока она не рассыпалась. Когда же им попадался навстречу еврей, они, бросив искусственного Иуду, кидались на живого иудея и колотили его до тех пор, пока он не убегал от них в какой-нибудь дом. Ректоры иезуитских и прочих коллегий удерживали своих питомцев от насилий над евреями, получая за это ежегодно условленный «козубалец» — подарки в пользу начальства школы и учащихся; но бывали моменты, когда и задобренное евреями начальство не могло или не хотело предупредить нападение. Такой погром произошел в Пшемысле, где борьба между магистратом и кагалом составляла хроническую болезнь города. В субботу, 9 июля 1746 года, толпа студентов иезуитской коллегии ворвалась в синагогу, разрушила кивот, вынула оттуда и разорвала в клочья пергаментные свитки Торы, уничтожила архив с ценными документами, ранила камнями раввина и некоторых членов общины, а затем грабила в частных домах. На другой день погром прекратился, так как начальство коллегии получило выкуп: кагал письменно обязался дать каждому из «почтенных панов философов» (преподавателей) по паре желтых сапог хорошего сорта, а для учащихся бочонок меду. Это, однако, не означало, что община помирилась с погромщиками. Через несколько дней кагал подал в суд жалобу на ректора, всех учителей иезуитской коллегии и участвовавших в погроме студентов, требуя наказания виновных и возмещения убытков, причиненных синагоге и частным лицам.

В таких эксцессах видна была рука духовенства, которое всегда радовалось случаю дать евреям почувствовать, что они живут в католическом государстве. В том же Пшемысле, незадолго до школьного набега (1743), епископ Сераковский издал обширнейший perламент для евреев, «виновных во множестве преступлений против святой христианской веры и церкви», как выяснилось из произведенного епископом расследования («inkwizycya»).