Закоулки Средневековья - Льюис Френсис Зальцман

…смастерил искусственного дракона по образцу настоящего.

Этот хитрый и предусмотрительный рыцарь смастерил искусственного дракона по образцу настоящего и заставил двух своих слуг залезть внутрь и заставить его двигаться. Таким образом, он приучил свою лошадь и своих собак к ловле драконов, и его труды были вознаграждены смертью чудовища и его собственным избранием во главе рыцарей Святого Иоанна.

Другим известным драконом был Тараск. Кажется, когда святая Мария Магдалина высадилась в Марселе, она поселилась в пещере дракона; дракон был бесцеремонно изгнан и улетел выше по течению Роны, но ему не повезло. Первым, кого он встретил при приземлении, была святая Марта. Она его пожурила и передала крестьянам, которые убили его, но увековечили имя дракона в Тарасконе. Существовало большое количество разновидностей драконов, но я думаю, что самым интересным из всех, о которых я когда-либо читал, был один из серебристых драконов, принадлежавший Генриху IV. Этого дракона описывали как «похожего на бабочку». Трудно вообразить что-либо менее похожее на дракона, чем эта бабочка. В то же время некоторые из этих ужасных зверей кажутся совсем незначительными. Амфисбена, хотя и представлена в Бестиариях как грозный дракон с головами на каждом конце тела, изначально была совсем маленьким червяком, настолько маленьким, что человек мог взять и нести ее без каких-либо неудобств. Носящий ее никогда не чувствовал озноб; в этом отношении она, казалось бы, была «противоположностью саламандры, чья плоть была настолько холодной, что тушила огонь». Известно, что Генрих V купил у торговца рыбой попугая, двух обезьян и трех саламандр. Интересно, что это были за саламандры; если это были жуткие и непривлекательные черные ящерицы с желтыми пятнами, которые носят это имя сегодня, боюсь, что король был огорчен. И если бы он захотел проверить их предполагаемую способность жить в огне или по крайней мере тушить его, я боюсь, что саламандры разделили бы это огорчение.

Помимо наземных и воздушных чудовищ, конечно же, существовали средневековые разновидности морского змея. Матфей Парижский пишет, что в 1255 году на побережье Норфолка было выброшено чудовище больше самого большого кита. Поскольку это был год, когда в Англии появился первый слон, я уж было подумал, что их было двое, но один из них упал за борт и утонул. Однако совершенно случайно я наткнулся на судебное дело, возникшее из-за прав на прибрежную полосу и связанное с этим самым морским чудовищем. Оказалось, что пережившие кораблекрушение очевидцы подтверждали, что это существо, кем бы оно ни было, было вполне живым, когда его впервые заметили, поскольку при его захвате было потоплено не менее шести лодок. К сожалению, описание монстра отсутствует, но я склоняюсь к мысли о том, что это был большой кашалот. Пятнадцатью годами ранее, в 1240 году, согласно тому же хронисту, у устья Темзы произошло большое сражение китов, в результате которого один из них был ранен и поднялся по реке, едва успел протиснуться через арки Лондонского моста и достиг Мортлейка, прежде чем был убит. Пресноводным чудовищем или по крайней мере тем, которое зародилось в реке или колодце, а затем перебралось на сушу, был ужасный Ламбтонский червь, который являлся скорее неприятностью, чем опасностью, поскольку до тех пор, пока он регулярно получал полное корыто молока, он довольствовался этим и лежал, свернувшись кольцом вокруг Ламбтонского холма.

Еще одним ужасным монстром был василиск, который всегда очень интересовал меня, с тех пор как я увидел его изображение, сделанное Карпаччо в церкви Святого Георгия в Венеции (после долгого яростного спора с гондольером, который знал не Святого Георгия, а Святого Джорджо Маджоре). Василиск известен прежде всего своей долгой и непримиримой враждой с центикором или йейлом — странной свиньей-антилопой[29], которая сейчас, как и в давние времена, сидит на мосту в Хэмптон-Корт.

Ужасных зверей немало, но ни один из них не был настолько разрушительным с моральной точки зрения, как благородный друг человека — лошадь. Всем известно происхождение греческого слова «лицемер», от двух других слов: «хиппо» — лошадь, и «крит» — торговец лошадьми, следовательно, обманщик. Архиепископ Йоркский, похоже, придерживался того же мнения, когда запрещал келарю из Ньюбурга торговать лошадьми на том основании, что это занятие не подходит для религиозного человека, потому что в переговорах между покупателем и продавцом практически невозможно избежать греха. Было бы хорошо, если бы в 1426 году викарий Колитона в Девоне, Джон Хилл, задумался об этом, прежде чем продал лошадь Уолтеру Траунсу, «зная, что лошадь болеет различными болезнями и не может работать».

…лошадь…

Судя по описанию, лошадь принадлежала к той же породе, что и нанятая Уильямом Дриффельдом у Томаса Плевенера, лондонского трактирщика, который гарантировал, что она здорова, сильна и вынослива достаточно, чтобы отвезти мастера Уильяма в Уолсингем, куда тот собирался в паломничество. Несмотря на гарантию, лошадь, не пройдя и двадцати миль, «остановилась и не двинулась дальше», и ее пришлось оставить в Уэре, где она околела «от разных болезней». У Ричарда Чепмена был похожий опыт, когда он нанял лошадь у Кристофера Томаса, чтобы отправиться в Йорк; в конце первого дня путешествия она «упала под ним и околела». Вероятно, продавцы свалили вину на клиентов, как и Роберт Грен, корсур (т. е. торговец лошадьми — не путать с корсаром, пиратом), который, продав лошадь Джону Бонаунтру, жаловался, что «упомянутый Джон скакал на упомянутой лошади», в результате чего она «погибла и была полностью уничтожена». Случилось ли это из-за хрупкости лошади, которая предназначалась только для украшения пространства, или из-за неуместной изнурительной езды покупателя, остается загадкой.

Как и следует ожидать, мулы доставляли столько же хлопот, сколько лошади. В XV веке одному валлийскому священнослужителю по имени Джон Эван брат-клерк Джон Григ поручил мула, «которого у него не было, которого сэр Джон Григ приобрел и которого должны были доставить для него из Рима в Лондон». Что именно произошло в том путешествии, не разглашается, но мул, похоже, «оказался в несколько раз более неприятным, чем Модестин[30]в Севеннах, потому что Джон Эван был счастлив совершить камбицион (обмен), к своему огорчению и нежеланию», и почувствовал себя очень обиженным из-за того, что по возвращении его призвали к ответу за пропавшего мула. Судя по всему, хорошее знание юридического жаргона было устным, а не письменным, поскольку он призвал