Закоулки Средневековья - Льюис Френсис Зальцман

Закоулки Средневековья

 Зальцман Льюис Френсис

Предисловие

Различные личные наблюдения, не имеющие важности

Исследование юридических и прочих документов, находящихся в Государственном архиве и аналогичных хранилищах древних актов, — это занятие, которое мои друзья из вежливости называют «очень интересным», не очень-то веря, что кто-то может взяться за такое скучное занятие, не проявляя к нему интереса. И нужно признать, что есть основания косо смотреть на подобную работу. Начнем с того, что доходы от исторических исследований обычно незначительны или даже отрицательны, а следовательно, это явно нежелательное, если не предосудительное занятие. В таком случае совершенно верно, что подавляющее большинство таких записей так же сухо, как пыль, которая скапливается на них, и что во многих случаях интерес, который они представляют, носит случайный характер, поскольку вызван их связью с конкретным местом или человеком, личность которого заслуживает внимания.

Таким образом, даже самые тривиальные детали иска Уильяма S. против Фрэнсиса B. вызвали бы всепоглощающий интерес, если бы под S. выступал Шекспир, а под B. — Бэкон, но очень велики шансы, что S. будет обозначать Смит, а Б. — Браун. В то же время непрактичный исследователь, позволяющий отвлечь свое внимание и не ограничивающийся лишь объектом исследования, часто вознаграждается обнаружением записей причудливых, забавных или мрачных, проливающих свет на жизни людей, имена которых стерлись из памяти столетия назад. Свет может быть тусклым, но, тем не менее, это свет, который нельзя увидеть где-либо еще, поскольку историки с большой буквы «И» озабочены лишь действиями королей, государственных деятелей и других важных персон, в то время как эти записи рассказывают нам о жизни тех, кто в свое время, как и большинство из нас ныне, были центром своего собственного микрокосма, но не играли значимой роли на мировой арене. Я полагаю, что не преувеличу, сказав, что только через близость к национальным записям (я бы использовал это слово в самом широком смысле, чтобы включить также надписи на камне и дереве, и даже на глине, даже с помощью информации, кроющейся за земляными валами и живыми изгородями) можно получить некоторое представление о средневековом духе.

Этот дух очень хрупок, хотя одной из его главных черт является необычайная прямота и простота и то, что его легче понять, чем объяснить. Но даже если средневековый дух бы было легко исследовать и анализировать, учитывая такие его особенности, как юмор, страх перед Богом и дьяволом и т. д., то не следовало бы делать это здесь. Так как, хотя эта книга и была написана с определенной целью, но цель эта состояла не в том, чтобы наставлять и поучать, а скорее в том, чтобы заинтересовать и развлечь, что является гораздо более высокой миссией, и если читатель, знакомясь с этой книгой, почувствует, что он приобрел знания, это произойдет, вероятно, во многом благодаря работе художника, который воплотил в рисунках нечто большее, чем материальные детали событий, которые писатель связал воедино.

Что касается следующих полудюжины эссе, то их происхождение было почти таким же спонтанным, как и у Топси[1]; как и она, они просто росли. Мне посчастливилось потратить много времени на поиски древних документов любого рода, и действительно, едва ли найдутся дореформационные документы, сохранившиеся между Ченсери-Лейн и Феттер-лейн, в которые я бы не углублялся. Более того, будучи неметодичным по своей натуре, даже не располагая временем, я позволял себе не упускать из вида любую странную или необычную запись, даже если она не имела ничего общего с объектом моих поисков. Замечу также, что я редко могу найти нужное слово в Новом словаре английского языка, потому что мне попадается гораздо больше интересных слов в других источниках. Таким образом, мои записные книжки наполнялись замысловатыми и очаровательными кусочками старины, многие из которых были облачены в причудливый наряд архаичного английского языка, который придает им пикантность, а иногда и нотку непреднамеренного юмора. Чувствуя сожаление о том, что такие сокровища до сих пор скрыты от людей, я связал некоторые из них воедино, дополнив свой материал параллельными отрывками из некоторых менее известных хроник и других печатных источников.

Полученные результаты были опубликованы в виде эссе в Oxford and Cambridge Review и, как мне кажется, доставили определенное удовольствие некоторым из читателей. Во всяком случае, меня попросили переиздать их в виде давно запланированной к изданию книги, и редактор Oxford and Cambridge Review любезно предоставил мне не только возможность, но и поддержку. Я решил проиллюстрировать книгу, но несколько попыток заручиться услугами разных художников провалились, и вот однажды меня представили мистеру Джорджу Крюгеру, чьи работы хвалить было бы излишне.

Что касается конкретных источников, из которых взяты мои рассказы, они весьма разнообразны, но любопытным будет интересно узнать, что наиболее информативными оказались материалы Канцелярского суда, на более поздние документы которого опирался Диккенс в «Холодном доме», описывая дело Джарндисов против Джарндисов.

Это связано с тем, что в этой области больше записей, чем в любых других по столь же ранней эпохе, в протоколах часто встречается разговорный язык. Стоит отметить, что многие дела, которые мне попадались, зафиксированы на латыни или на этом ужасном законном французском языке, с вульгаризированным произношением, записанным эксцентричной орфографией XV–XVI веков. С исторической точки зрения, о юридических документах такого типа можно сказать кое-что важное: они полностью свободны от предубеждений. Никто не ожидает от истца или ответчика беспристрастности. И нет ничего более безнадежно вводящего в заблуждение с исторической точки зрения, чем беспристрастность. Во-первых, беспристрастный историк практически неинтересен; труды наиболее беспристрастного в юридическом отношении историка нашего времени — если судить по английской истории — не читаются. Более того, хотя он и точен, и кропотлив, они производят совершенно неправильное впечатление, точнее не производят впечатления вообще. «История Реформации», написанная таким образом, была бы бесконечно далека от истины, в отличие от истории Фруда или Гаске. Чтобы проиллюстрировать, что я имею в виду, приведу пример, исходя из современных событий: в будущем какой-нибудь историк, несомненно, напишет честно и беспристрастно о реформе тарифов, избирательном праве женщин и национальном страховании. Таким образом, он полностью упустит значение этих движений; личности мистера Ллойд Джорджа, миссис Панкхерст и мистера Джозефа Чемберлена не являются предметами для холодного и беспристрастного рассмотрения, и только благодаря благословенному дару предубеждений историк будущего сможет проникнуться чувствами нынешнего поколения и почувствовать истинную неогеоргианскую атмосферу.

Хроники,