История Великого мятежа - Эдуард Гайд лорд Кларендон

того, чтобы удовлетворить собственное честолюбие и получить господство над другими, оказались теперь в почти столь же плачевном положении, во всяком случае, имели ничуть не больше власти, влияния и уверенности в своей безопасности, ведь все управление государством перешло в руки людей, о которых при открытии настоящего Парламента едва ли кто-нибудь слышал, или же тех, чьи имена были известны лишь в их родных местах.

< Между тем новые владыки королевства, хотя всё вокруг покорствовало их воле, не считали свое положение достаточно прочным; опасались же они не столько недовольства соотечественников, сколько враждебных выступлений в Ирландии и Шотландии, которые, в случае успеха, непременно оказали бы влияние и на Англию.

В Ирландии (которой с началом разногласий между Парламентом и армией, они совершенно пренебрегали) в их руках, благодаря действиям лорда Инчиквина и лорда Брогилла, находились Дублин и провинция Манстер; остальные провинции были во власти мятежников, располагавших значительными силами. Впрочем, страшились они отнюдь не ирландцев, над которыми брали верх в каждом бою, даже при явном численном превосходстве неприятеля, а совсем другого врага. Маркиз Ормонд часто посещал короля в Гемптон-Корте,а к нему самому, пока он находился в Лондоне, стекались все, кто в свое время сражался за короля и был недоволен нынешними мерами Парламента и армии; тайные встречи с маркизом имели и шотландские комиссары. По этим причинам офицеры решили арестовать и посадить в тюрьму Ормонда как человека, представлявшего для них опасность, хотя им не в чем было его обвинить, ведь шесть месяцев, в продолжение которых он имел право оставаться в Англии, еще не истекли.Узнав об их планах и посовещавшись с Его Величеством, маркиз решил позаботиться о собственном спасении; переодетый, он бежал в Сассекс, в какой-то глухой бухте сел на небольшое суденышко и благополучно прибыл в Нормандию, откуда отправился затем в Париж, к королеве и принцу Уэльскому.

Тогда же а Париж из Ирландии явилась депутация объединенных католиков. Жестокие раздоры в собственной среде, страх перед Парламентом, который мог бы ими воспользоваться и, послав новые войска, разгромить мятежников, надменность и деспотизм папского нунция - всё это образумило ирландцев, и теперь их представители заявили королеве и принцу о своей готовности вновь признать власть короля (столь безрассудно ими свергнутую) и повиноваться ей в будущем. >

Как только армия овладела особой короля, столь постыдным образом выданной в Ньюкасле Парламенту шотландцами, последних охватило страшное предчувствие того, что офицеры могут теперь заключить мир на собственных условиях и добиться для себя могущества, восстановив короля в его законных правах, коих они же полностью его лишили. Сознание вины заставило шотландцев задуматься о том, какая судьба ожидает в подобном случае их самих, а потому те самые комиссары, которые вместе с парламентским комитетом заправляли ранее всеми делами, поспешили теперь в Вестминстер, чтобы вновь занять свои прежние места и поддержать свое влияние.

Влияние же это оставалось весьма значительным, распространяясь на всю пресвитерианскую партию, как в Парламенте, так и в Сити, ведь там по-прежнему заявляли о необходимости сохранять прочный союз между королевствами и во всех действиях руководиться совместно принятыми решениями. Как только у короля появилась хоть какая-то видимость свободы, а его слугам дозволили находиться при его особе, шотландские комиссары стали вести себя чрезвычайно самоуверенно, словно люди, не имевшие ни малейших сомнений в том, что именно им удастся восстановить власть Его Величества. Они чаще других шептались с королем и сумели до такой степени расположить в свою пользу королеву, что теперь Ее Величество настойчиво убеждала короля довериться шотландцам, как тем единственным, кто обладает достаточной силой и влиянием, чтобы принести ему пользу и вызволить его из плена.

Вновь втеревшись в доверие к королю с помощью подобных внушений, комиссары заявили, что прочным основанием для всех его надежд может быть лишь появление в Англии шотландской армии, сила коей соответствовала бы важности задуманного предприятия, ибо любое выступление английских сторонников короля, начатое до этого вторжения, оказалось бы преждевременным и безрассудным. Затем они стали предлагать королю множество условий, которые Его Величество должен был обязаться исполнить в интересах шотландской нации — без чего, уверяли комиссары, будет очень трудно побудить ее к дружным и единодушным действиям, столь необходимым в подобном предприятии. Они также заявили — как требование, без удовлетворения коего ни о чем вообще не может быть и речи — что принц Уэльский должен находиться с ними и выступить в поход во главе их армии. Слишком хорошо зная нравы и верность этого народа, король упорно возражал против отъезда принца в Шотландию, однако согласился, чтобы принц стал во главе их армии уже по вступлении ее в пределы Англии. Комиссары также потребовали передачи шотландцам Бервика и Карлайла и ряда других уступок, которые касались северных графств и столь грубо задевали честь и интересы Англии, что король решительно отказался их сделать. По этим причинам до оставления королем Гемптон-Корта соглашения с шотландцами так и не было заключено.

Когда же король оказался на острове Уайт, шотландские комиссары вновь отправились к нему — одновременно с комиссарами парламентскими, посланными за монаршей санкцией на те четыре билля, речь о которых шла выше. Тогда-то, воспользовавшись отчаянным положением короля, они и уговорили его принять предложения, ранее им отвергнутые; а затем, зная о подозрениях армии на свой счет и сильно опасаясь, что на обратном пути в Лондон их могут схватить и подвергнуть обыску, комиссары поместили драгоценный договор в свинцовый котелок и зарыли в саду на острове Уайт (впоследствии, легко извлеченный из тайника, он был им благополучно доставлен).

Нельзя не изумиться тому, что шотландцы — народ хитрый и осторожный, вождей коего, помышлявших единственно лишь о личной выгоде и об удовлетворении собственного честолюбия, совесть обуздывала не больше, чем любого из офицеров армии, — могли всерьез надеяться достигнуть цели с помощью таких навязанных королю условий и ограничений, которые, как это было ясно всякому разумному человеку, должны были совершенно подорвать и разрушить их влияние. Комиссары отлично знали настроения собственного народа и понимали, что хотя собрать в Шотландии многочисленную армию будет нетрудно, однако предпринять какие-либо решительные действия армия эта окажется неспособной, а потому им следует возлагать все свои упования на помощь тех, кто изъявит готовность присоединиться к ним в Англии. Да, шотландцы полагали английских пресвитериан более могущественными, чем те были на самом деле. И однако, они знали (или должны были знать), что самые влиятельные лица, которые, в пылу борьбы с враждебной партией, соглашались, чтобы их самих считали пресвитерианами, являлись таковыми лишь