Блог «Серп и молот» 2019–2020 - Петр Григорьевич Балаев
Блог «Серп и молот» 2019–2020 читать книгу онлайн
Перед тем, как перейти к непосредственно рассмотрению вопроса о Большом терроре, нужно оговорить два важных момента.
Первый. Самого по себе факта Большого террора, расстрелов по приговорам несудебного незаконного органа 656 тысяч человек и заключению в лагеря на срок 10 лет еще примерно 500 тысяч человек, т. е. тяжелейшего преступления перед народом СССР, как факта не существует по определению. Некоторые особенно отмороженные правозащитники до сих пор носятся с идей проведения процесса над КПСС (правильней будет — ВКП(б)) по типу Нюрнбергского. Эту идею я поддерживаю, голосую за нее обеими руками. Я страстно желаю, чтобы на открытый судебный процесс были представлены те доказательства репрессий 37–38-го годов, которые наши профессиональные и не очень историки считают доказательствами массовых расстрелов и приговоров к 10 годам заключения более чем миллиона ста тысяч граждан СССР. Даже на процесс, который будут проводить судьи нынешнего нашего государства. Но моё желание никогда не сбудется. Попытка провести такой процесс уже была, уже были подготовлены доказательства, которые сторона, обвинявшая КПСС в преступлениях, хотела представить на суд. Да чего-то расхотела. А пока такой процесс не состоялся, пока не дана правовая оценка тем доказательствам, которые свидетельствуют о масштабных репрессиях 37–38-го годов, факт Большого террора любой грамотный историк может рассматривать только в виде существования этого факта в качестве политического заявления ЦК КПСС, сделанного в 1988 году. Мы имеем не исторический факт Большого террора, а исторический факт политического заявления о нем. Разницу чувствуете?
Второе. Историки в спорах со мной применяют один, убойный на их взгляд, аргумент: они работают в архивах, поэтому знают всю правду о БТ, а я — «диванный эксперт», в архивы не хожу, поэтому суждения мои дилетантские. Я, вообще-то, за столом работаю, а не на диване — раз, и два — оценивать доказательства совершенных преступлений, а БТ — это преступление, должны не историки, а криминалисты. Занимаясь вопросом БТ до того, как доказательствам его существования дана правовая оценка, историки залезли за сферу своей компетенции. Я себя к профессиональным историкам не причислял никогда и не причисляю, зато я имею достаточный опыт криминалиста. Как раз не та сторона в этом вопросе выступает в роли дилетанта.
Как раз именно потому, что я имею достаточный опыт криминалиста, я категорически избегаю работы в архивах по рассматриваемому вопросу. По нескольким причинам. Я сторона заинтересованная, я выступаю в качестве адвоката, и не стесняюсь этого, сталинского режима. Заинтересованная сторона в архив должна заходить и документы в нем изучать только в ситуации, приближенной к условиям проведения процессуального действия, т. е. в присутствии незаинтересованных лиц, с составлением соответствующего акта.
(П. Г. Балаев, 18 февраля, 2020. «Отрывки из „Большого террора“. Черновой вариант предисловия»)
-
Во время нашего застолья к Юрию Ивановичу пришел еще мой знакомый по абитуре, будущий педиатр Шура, оказалось, что с моим новым другом он тоже знаком. Шуре пришло в голову повторить свое быкование ни с того ни с сего, он предложил мне покинуть компанию, потому что первакам со старшаками пить рано. Я даже не успел его послать, как встрял Юрий Иванович, внятно объяснив этому педиатру, что он сам решает, кому и что в его комнате делать. Шура хоть и был боксером-КМС, но Юрий Иванович был таким же боксером и кулаки у него были побольше. Да и вся общага знала, что от Минаева может прилететь так, что долго будет потом голова болеть.
На том этаже, где жил Юрий Иванович, дедовщины в общаге не было. Он умел доходчиво объяснять, что здесь не армия, чтобы эту дрянь заводить. Студентом-первокурсником он сам нарвался на это явление, ему пришлось несколько раз биться со старшекурсниками. В отличие от многих, переживших дедовщину, он не стал сам в последующем «дедовать», напротив, стал с ней бороться. Вообще, он до сих пор для меня пример правильного во всех отношениях человека.
* * *
И Юрий Иванович в первый же день знакомства начал мне советовать то, чего я уже на абитуре наслушался от педиатров: забирать документы из «ларька», потому что в медицине без блата и партбилета ловить нечего, кроме того, что всю жизнь копейки от зарплаты до зарплаты считать.
— А ты сам почему не забрал и до пятого курса доучился?
— Потому что был дураком и не слушал умных. А теперь уже поздно. И ты меня, конечно, не послушаешь и потом будешь так же локти кусать. Мы же сами себе умные.
Конечно, мы и были сами себе умные. Нам казалось по глупой молодости, что мы особенные, будущие гении, нам всем светит особенно великая судьба в истории человечества.
Впрочем, благодаря знакомству с парнями из технологического института, я уже на первом курсе начал понимать кое-что. Побывал несколько раз в их общаге. Там было всё совершенно по другому. Везде чистота, всё отремонтировано. Комнаты — по типу номеров в неплохих гостиницах, нормальная мебель, хороший ремонт, ничего разбомбленного.
Студенты — такие же парни и девчонки, даже более расхлябанные, чем в мединституте. Но если тебя селят в нормальную комнату и все вокруг живут в таких же комнатах, то зачем тебе, выжидая момент, когда общага опустеет на каникулах, вышибать чью-то дверь и стаскивать к себе столы и стулья, хоть как-то отличающиеся от тех, которые выбрасывают нормальные люди на помойки?
Разница между общежитиями была настолько разительной, что я не мог скрыть удивления, причину этого различия мне объяснил Сергей Иванович:
— Вы же — Минздрав, непроизводственная сфера, прибыли от вас государству нет, поэтому вы никому не нужны. А мы — министерство легкой промышленности. Богатые. Тебе потому и говорят — бросай свою нищую медицину.
А еще лучше это положение объяснял задолго до 80-х годов И. В. Сталин:
«…Его можно объяснить лишь основным экономическим законом современного капитализма, то есть необходимостью получения максимальных прибылей.»
Но мы тогда думали, что это просто при социализме так и должно быть: гегемону — сливки, прочей всякой интеллигенции — объедки. От нее же — никакой прибыли.
* * *
Дальше, когда я пошел работать, близко соприкоснулся с врачами и медициной уже как с коллегами, сначала санитаром, потом медбратом и фельдшером, ждало еще одно неприятное открытие: великое завоевание Советской власти — 8-ми часовой рабочий день из медицины ушел, как объяснили старые врачи, еще в самом начале 60-х годов.
Я помню буквально только 3–4 женщин-врачей, которые работали на ставку, у них мужья хорошо зарабатывали, да еще врачи в предпенсионном возрасте. И в больницах, и на «Скорой помощи» подавляющее большинство медиков пахало на полутора ставках, как минимум. Некоторые ухитрялись и еще 0,25 ставки прихватывать. Младший и средний персонал часто по двум трудовым книжкам работал в разных больницах на двух ставках, ставка — в одной, ставка — в другой. Моя тёща и ее сестра медсестрами так всю жизнь проработали, заработав инвалидности к 50-ти годам.
Это работа на износ. Это каторга. 12-ти часовой рабочий день, да еще часть его приходилась на ночные дежурства. И при этом врачу, пока у него не накопились начисления за стаж, удавалось наработать на зарплату в 180 рублей, в лучшем случае, анестезиологам-реаниматологам, с вредными условиями труда — 200, тоже в лучшем случае. Т. е., молодость проходила в пахоте, зарабатывались на этой каторге многочисленные болячки. И когда набегали доплаты за стаж, здоровья уже не хватало вкалывать по 12 часов, зарплата оставалась в тех же пределах — 180 рублей, только уже на ставку.
Но и это еще не всё. 180 рублей заработать на чистых полутора ставках было почти нереально обычному врачу поликлиники или районной, городской больницы. Потому что при том, что в СССР врачей на 1000 человек населения было больше всего в мире, медицина была устроена так, что их в любой больнице не хватало. Поэтому часто врачи работали за себя и за того парня. Фактически, выполняя двойную работу. Но получали за «того парня» 30% его ставки. Называлось это — совместительством. А уже после такого совместительства на полторы ставки ты можешь работать только три–четыре месяца в году, иначе сдохнешь.
Из всех профессий, у врачей — самая тяжелая работа (исключая, конечно космонавтов и летчиков-испытателей). Она невероятно тяжелая. Так выматывать человека, как его выматывает работа, связанная с тяжелым и постоянным психическим напряжением, никакая работа не выматывает.
* * *
А сколько нужно было в 80-е годы студенту денег, чтобы прожить? Есть, конечно, среди моих ровесников и такие, которые вспоминают, как они в замечательных советских столовых замечательно на 40 копеек обедали и на всю стипендию в 40 рублей весь месяц гудели по-барски. Стремление противопоставить всему плохому при нынешнем капитализме всё хорошее при утерянном «социализме»
