Блог «Серп и молот» 2019–2020 - Петр Григорьевич Балаев
Блог «Серп и молот» 2019–2020 читать книгу онлайн
Перед тем, как перейти к непосредственно рассмотрению вопроса о Большом терроре, нужно оговорить два важных момента.
Первый. Самого по себе факта Большого террора, расстрелов по приговорам несудебного незаконного органа 656 тысяч человек и заключению в лагеря на срок 10 лет еще примерно 500 тысяч человек, т. е. тяжелейшего преступления перед народом СССР, как факта не существует по определению. Некоторые особенно отмороженные правозащитники до сих пор носятся с идей проведения процесса над КПСС (правильней будет — ВКП(б)) по типу Нюрнбергского. Эту идею я поддерживаю, голосую за нее обеими руками. Я страстно желаю, чтобы на открытый судебный процесс были представлены те доказательства репрессий 37–38-го годов, которые наши профессиональные и не очень историки считают доказательствами массовых расстрелов и приговоров к 10 годам заключения более чем миллиона ста тысяч граждан СССР. Даже на процесс, который будут проводить судьи нынешнего нашего государства. Но моё желание никогда не сбудется. Попытка провести такой процесс уже была, уже были подготовлены доказательства, которые сторона, обвинявшая КПСС в преступлениях, хотела представить на суд. Да чего-то расхотела. А пока такой процесс не состоялся, пока не дана правовая оценка тем доказательствам, которые свидетельствуют о масштабных репрессиях 37–38-го годов, факт Большого террора любой грамотный историк может рассматривать только в виде существования этого факта в качестве политического заявления ЦК КПСС, сделанного в 1988 году. Мы имеем не исторический факт Большого террора, а исторический факт политического заявления о нем. Разницу чувствуете?
Второе. Историки в спорах со мной применяют один, убойный на их взгляд, аргумент: они работают в архивах, поэтому знают всю правду о БТ, а я — «диванный эксперт», в архивы не хожу, поэтому суждения мои дилетантские. Я, вообще-то, за столом работаю, а не на диване — раз, и два — оценивать доказательства совершенных преступлений, а БТ — это преступление, должны не историки, а криминалисты. Занимаясь вопросом БТ до того, как доказательствам его существования дана правовая оценка, историки залезли за сферу своей компетенции. Я себя к профессиональным историкам не причислял никогда и не причисляю, зато я имею достаточный опыт криминалиста. Как раз не та сторона в этом вопросе выступает в роли дилетанта.
Как раз именно потому, что я имею достаточный опыт криминалиста, я категорически избегаю работы в архивах по рассматриваемому вопросу. По нескольким причинам. Я сторона заинтересованная, я выступаю в качестве адвоката, и не стесняюсь этого, сталинского режима. Заинтересованная сторона в архив должна заходить и документы в нем изучать только в ситуации, приближенной к условиям проведения процессуального действия, т. е. в присутствии незаинтересованных лиц, с составлением соответствующего акта.
(П. Г. Балаев, 18 февраля, 2020. «Отрывки из „Большого террора“. Черновой вариант предисловия»)
-
Что самое интересное, педагогическая наука знает метод, как сделать любой предмет легко усваиваемым. И этот метод широко применяется в медицинских ВУЗах. Общеобразовательные и прикладные науки в мединститутах изучались как в школе. Занятия разбрасывались по дням семестра. Но когда начинались специальные дисциплины, то занятия шли циклами. Две недели — одна терапия или хирургия, гинекология… Каждый день. Весь предмет давался целиком циклом. И усваивался гораздо лучше, чем по методу школьных уроков.
Клиповый способ, когда в понедельник по химии одна тема, в пятницу, на следующем уроке — другая, очень сильно мешает. Предмет разрывается на части. Выученное к одному уроку забывается к следующему. Нарушается целостность восприятия.
Я так и усваивал школьную программу, прочитывая за лето все учебники. Поэтому в самой школе валял дурака, максимум — перед уроком учебники пролистывал, освежая тему в памяти, на случай, если к доске отвечать вызовут.
* * *
Была еще одна система, которая даже позволяла за два года исправить то, что школа успевала за восемь лет наворочать. После восьмого класса я решил поступать в Суворовское училище. Мир в глазах свежеиспеченного комсомольца выглядел пока еще почти кристально честным, поэтому я лез туда, где никаких шансов почти не имел.
Конкурс в Уссурийское Суворовское училище был что-то в районе 7 абитуриентов на одно место. Четыре экзамена, если точно помню — диктант, контрольные по физике, математике и математика устный. Плюс — сдача норматива по физической подготовке. Ну и медкомиссия. Причем, ее сначала проходили еще когда в военкомате брали направление для поступления, в районной больнице.
Половина абитуриентов, пока шла сдача экзаменов, сами забирали документы и уходили. Нас сразу поселили в казармах и начали зверски муштровать. Жили по армейскому распорядку. Не все пацаны выдерживали.
Суворовские училища создавались во время войны специально для детей-сирот. В мое время в них учились дети военных и чиновников, занимавших серьезное положение. У остальных шансов туда поступить почти не было. Советские чиновники, разумеется, не горели желанием, чтобы их отпрыски становились офицерами, а после Суворовского выпускников-курсантов направляли в военные училища. Проблема избежать попадания в военное училище решалась просто — с помощью медкомиссии, которая выдавала заключение о непригодности к службе по здоровью. Зато окончившие «кадетку» без всяких проблем поступали в любые гражданские ВУЗы.
Я благополучно сдал вступительные экзамены, набрал проходной балл, норматив по физо сдал и пошел на медкомиссию, которая меня зарубила. Медкомиссия была после сдачи экзаменов. Месяц муштры и экзаменационной нервотрепки, чтобы в итоге узнать, что у тебя нашли гайморит и поэтому — «гуляй, Вася».
Причем, ты пошел «гулять», а поступили такие оболтусы, которых в школе должны были после восьмого класса отправить только в ПТУ. Хорошо было в Советском Союзе иметь папу полковника или секретаря горкома.
Нет, и обычные ребята поступали. Только по остаточному принципу. Сколько для них вакансий останется свободных и кому лотерея выпадет эту вакансию занять. И всю эту схему передо мной, пацаном, выложили начальник училища и командир роты, в которую я должен был быть зачислен.
Абитуриенты были сведены в роты, ими командовали те же командиры рот, которые потом и курсантскими ротами командовали. Майоры. Я не знаю, чем таким особенным приглянулся нашему майору, скорей всего тем, что сдал норматив по бегу так, что принимающий секундомеру с трудом поверил, да еще в футбол играл лучше всех других абитуриентов, спортсмены училищу были нужны, но когда я получил на руки заключение медицинской комиссии о непригодности из-за того, что у меня обнаружили гайморит и пошел забирать документы, майор меня остановил и повел к начальнику училища, генерал-майору.
При мне вопрос и решался. Командир роты говорил, что не того отсеяли, я ему в роте нужен, а начальник училища отвечал, что уже не перерешаешь. Прямо при мне ротный тыкал в список абитуриентов, вышедших к финалу, пальцем и предлагал кандидатуры для отсеивания вместо меня. Начальник училища отвечал, что у одного отец дивизией командует, у другого — партийный секретарь, а нескольким неблатным, выигравшим в лотерею, успели выдать уведомления о зачислении.
Ротный проводил меня к автовокзалу, успокоив, как мог, посадил на автобус «Уссурийск-Хороль», посоветовал вылечить гайморит и поступать после школы в военное училище. Сказал, что мне «кадетка» вообще-то и без надобности, в ней оболтусов в чувство приводят, таким, как я, лучше обычную школу закончить и потом поступать, куда душа пожелает.
Я вернулся домой, отдышался несколько дней, отвез документы в Хорольскую среднюю школу, потом пошел с заключением медкомиссии, к которому был приложен рентгеновский снимок головы, в районную поликлинику. Меня положили в стационар лечить гайморит. Кололи внутривенно хлористый кальций и проводили физиопроцедуры, в конце курса лечения сделали уже сами рентгеновский снимок черепа, терапевт-ЛОР посмотрела на него, сравнила с училищным и оказалось, что мне в «кадетке» выдали снимок чужой черепушки. Гайморита у меня в помине не было. Даже насморка не было тогда, когда этот диагноз мне поставили.
Но зачем блатной народ СССР своих отпрысков так настойчиво устраивал в Суворовские училища, если потом приходилось их отмазывать от направлений в высшие военные училища?
* * *
Но зачем блатной народ СССР своих отпрысков так настойчиво устраивал в Суворовские училища, если потом приходилось их отмазывать от направлений в высшие военные училища?
Да потому, что Суворовские училища были пробразами политехнической школы, о чем мы дальше поговорим. Еще не полноценными политехническими школами, но приближающимися к ним.
В-первых, детство курсантов-суворовцев заканчивалось сразу после зачисления. Не в том плане, конечно, что они получали все права и обязанности взрослых. Просто ребенку давали взрослое дело и готовили к будущей профессии. Военная подготовка — дело взрослое, если она серьезно поставлена. В Суворовских училищах она была серьезно поставлена. А взрослое дело дисциплинирует пацанов очень сильно.
Во-вторых, ответственность за результат воспитания и обучения курсанта нес не сам курсант или его родители, а — училище. Общество. Какая самая серьезная проблема была при обучении школьников в обычных школах? Домашние задания! Дети, теряя интерес к учебе и мотивацию к ней, уже в начальных классах ленились делать дома уроки, поэтому любые методики преподавания предмета в школе, самые передовые, сводились на нет тем, что ребенок не готовился к занятиям самостоятельно. Важная часть школьного процесса — самоподготовка, закрепление материала, данного учителем — вываливалась у большинства детей. Отсидели в классах занятия, пришли домой, побросали портфели, и — на улицу. Мама-папа с работы вернулись
