Когда падали стены… Переустройство мира после 1989 года - Кристина Шпор

Произошедшее после событий на Площади не могло быть тем, что произошло после падения Стены.

Контраст между Дэном и Горбачевым подтверждает то, насколько важны лидеры. Каждый из них проводил реформы, не осознавая возможных последствий, но, когда политический процесс вышел из-под контроля, китайский лидер применил сокрушающую силу. Его советский коллега позволил реформе перерасти в революцию, а затем воздержался от использования танков, чтобы сдержать ее. Сила народа не была непреодолимой; ее могли сокрушить военные или направить в нужное русло политики.

Решение Дэна о репрессиях было относительно простым выбором для авторитарного правителя, который, несмотря на раскол в своей партии, уверенно сохранял контроль над армией и силами безопасности. Он действовал в государстве, которое было одновременно обширным и изолированным, отчетливо националистическим и жестко контролируемым. Это было также государство с глубокой памятью о народных волнениях и их пагубных последствиях: восстание тайпинов, охватившее Китай в середине XIX в., унесло жизни от 20 до 30 млн человек. Частично спровоцированное вторжением Запада в Китай, движение тайпинов, инициаторы которого увековечены на площади Тяньаньмэнь, подорвало мощь старого имперского государства и усугубило его экономическую и политическую беспомощность перед Западом. Безусловно, введение международных санкций после репрессий 1989 г. означало серьезные неудобства для Китая. Однако Дэн был непреклонен в том, что он «никогда не позволит никаким людям вмешиваться во внутренние дела Китая», независимо от последствий – настолько горькими были воспоминания об историческом подчинении Западу[1818].

В Европе ситуация была более сложной. Учитывая новый настрой Кремля, к 1989 г. широкомасштабное применение силы в рамках Советского блока уже не представлялось возможным. В любом случае, ни один национальный лидер в странах Варшавского договора по-прежнему не обладал полной властью над своими военными и службами безопасности. Более того, влияние политических изменений не могло быть сдержано внутри самого блока из-за немецкого вопроса: любая трансформация Восточной Германии несла с собой последствия для соседних коммунистических стран и даже в большей степени для Федеративной Республики, поскольку холодная война разразилась вокруг решения о разделе германского государства. Таким образом, любое обсуждение объединения затрагивало западногерманских союзников, особенно Францию и Великобританию с их болезненными воспоминаниями о двух мировых войнах. А в глобальном плане это привлекло две сверхдержавы, более сорока лет противостоявшие друг другу вдоль внутренней границы Германии и в городе Берлине, причем каждая выступала в качестве защитника безопасности своего немецкого государства-клиента. Таким образом, европейская революция 1989 г. была не чем иным, как вызовом существующему мировому порядку. И управление им требовало сотрудничества между лидерами с различными идеологическими взглядами, историческим багажом и внутренними ограничениями.

Такой вызов, конечно, не был уникальным в современной истории. В 1814–1815 гг. в Вене и в 1919 г. в Париже лидеры стран собирались вместе, пытаясь управлять историческими изменениями. Но это были собрания победителей, чтобы заключить мир после чрезвычайно разрушительных войн. После Второй мировой войны так и не было заключено ни одного общего мирного договора, а саммит победителей в Потсдаме в 1945 г. предвосхитил переход от сотрудничества военного времени к конфронтации времен холодной войны. После 1989 г. не состоялись ни международные конференции, ни конклав победителей. События после падения Стены были процессом, включавшим множество встреч на высшем уровне, дискуссий и телефонных звонков в течение следующих двух лет, которые в совокупности привели к переговорам о выходе из холодной войны и объединению бывших врагов.

Результаты были действительно поразительными. К концу 1990 г. коммунистическая идеология и командная экономика были похоронены по всей Восточной Европе. Что еще более примечательно, разделенная Германия превратилась в суверенное, единое государство с членством как в ЕС, так и в НАТО. Хотя об этих событиях говорили как о победах Запада, они были достигнуты без войны и с минимальными гражданскими беспорядками. Этот удивительно мирный переход отличает 1989–1990 гг. от других периодов исторических преобразований.

Ключевой частью объяснения этого отсутствия конфликтов стал процесс совместного международного управления, который я описала на этих страницах. Прежде всего, Горбачев разрядил напряженность времен холодной войны, проведя переговоры о сокращении ядерных вооружений с Рональдом Рейганом в 1985–1988 гг. В 1989 г. он непреднамеренно вызвал революцию своей политикой перестройки и гласности у себя дома и во всем советском блоке. Но, в то время как Горбачев и Рейган совместно руководили «де-демонизацией» отношений между двумя странами, Буш, чей взгляд на мир был менее идеологическим и более геополитическим, чем у Рейгана, когда дело касалось Советского Союза, совершил поворот на Запад. В 1989 г. он обращался главным образом к своим западноевропейским союзникам по НАТО, стремясь скоординировать сдержанный ответ на преобразования, происходящие в Восточной Европе и СССР.

Буш был хорошо знаком с ветеранами европейской сцены: Тэтчер, Миттераном, Делором и Колем. Самые конструктивные отношения у президента сложились с канцлером Германии. Буш, в отличие от Миттерана и особенно Тэтчер, не испытывал исторических тревог по поводу немецкого вопроса. В его представлениях Германия была, как он заявил в мае 1989 г., «партнером в руководстве». Он в целом поддерживал стратегию объединения Коля, регулярно консультируясь по ее реализации, и был готов позволить Западной Германии взять на себя ведущую роль в переговорах с Горбачевым, особенно на Кавказском саммите в июле 1990 г. Следовательно, год после падения Стены ознаменовался освобождением Германии как международного субъекта. Отличительной чертой Буша являлась его вера в важность регулярных личных контактов со своими коллегами-лидерами, как с глазу на глаз, так и по телефону – в беспрецедентной степени среди всех президентов США.

Этот стиль дипломатии применялся как к противникам, так и к союзникам. После неуверенного начала в первые месяцы своего президентства у Буша также сложились теплые отношения со своим советским коллегой: «Мне понравился личный контакт с Михаилом Горбачевым, – писал он позже, – он мне понравился»[1819]. В результате была создана определенная степень подлинного доверия, и это заложило основу для продуктивных государственных отношений. Буш проявил большую чувствительность к растущим политическим трудностям Горбачева дома, как известно, настаивая на том, что он не будет «прыгать по Стене», и обращался с ним как с равным на всех их саммитах. В 1991 г. G7 даже сделала Горбачева почетным членом, поскольку советская экономика всерьез начала переход от плана к рынку и открылась для мировой торговли. Президент США также последовательно делал все возможное, чтобы облегчить СССР получение статуса «наиболее благоприятствуемой нации» в торговле, а, когда Конгресс связал ему руки из-за советской блокады Прибалтики, он был рад, что Коль оказал Советам финансовую помощь. Это был пример политики Буша по сотрудничеству с союзниками и действиям через них.

Сочетание прямого личного контакта, подкрепленного сотрудничеством с Альянсом, было столь же очевидно в обращении Буша с другим великим коммунистическим противником Америки – Китаем. Самые давние и близкие