Третий Рим. 500 лет русской имперской идеи - Илья Сергеевич Вевюрко

зодиака (зодеях) как маршруте движения больших светил и объясняя, что, если бы луна слишком часто достигала полноты своего диска, «пакость бы велика была светилником между собою, частаа отемнениа». Таким образом космос предстает взору читателя гармонически упорядоченным и целесообразным.

Старец пишет дьяку, что в математическом расчете затмений Солнца и Луны «подвиг велик, а приобретения мало», тем самым настаивая на отсутствии в регулярных явлениях семантики, относящейся к явлениям нерегулярным, связанным с человеческой свободой и ее производным – историческим процессом. Двенадцать зодиакальных созвездий «суть пути солнцу и луне», так, луна проходит их «в двадесят и девять дней и в пол дни и пол часа и пятую часть часа». Различными путями ходят планеты. Но мысль, что от их расположения зависит человеческий жребий, – басня халдеев, которые соблазнились небесной механикой еще тогда, когда устремили в небо свой столп, Вавилонскую башню. Еретики нового, уже Филофеева времени воспользовались этой мыслью «на прелщение малоумных человек», а именно чтобы внушить им непокаянный дух: ведь если судьба человека предопределена, знаком чему должен служить читаемый астрологом небесный рисунок, то не за что будет и судить человека, предопределенного к тем или иным поступкам, на последнем суде. Бог Сам «имать винен быти, яко злая человеки народил». Эту же мысль старец высказывает в послании к другому вельможе [6], где порицает астрологические искусства, «имиже хула на Бога востече». Как мы можем понять в контексте послания к Мунехину, о «хуле» говорится не голословно, это богословская оценка, вытекающая из основополагающего христианского учения о Боге как всеблагом, не творящем зла.

Трехсвятительский храм Елеазарова монастыря, XVI в. Фото автора

Филофей цитирует альманах по выписке, которая содержалась в полученном им от Мунехина письме. Итак, ожидающееся в 1524 году вхождение планет в водные знаки сулит «всеа вселенныа градовом и царством и странам, вкупе всем земнородным пременение». Но это ложь, так как в основе всех глобальных изменений лежит не механическая, а живая и разумная причина. «Святым Духом всяка тварь обновляется, обращающеся на первое», то есть возвращается в прах и восстает из праха. Старец – рационалист в отношении к небесной механике, но в отношении к первоначалу всех явлений он истово верующий, причем одно связано с другим: допущение какого-либо механического начала в духовной жизни означало бы ослабление совершенства Бога – причины свободной, разумной и деятельной, даровавшей человеку те же свойства. Созидание и разорение государств происходит от Божьего суда в связи с человеческой греховностью. «Да внемли, Господа ради, в которую звезду стали христианскаа царства, еже ныне вси попрани от неверных? Якоже пророк глаголет: кто даст на расхыщение Израиля – не Бог ли, емуже согрешиша? Девятьдесят лет, како греческое царство разорися и не созиждется: сия вся случися грех ради наших, понеже они предаша православную греческую веру в латынство». Заметим здесь два момента, которые будут важны для всего нашего повествования и в дальнейшем: во‐первых, Филофей отождествляет всех православных христиан с Израилем, избранным народом, наказуемым строго именно потому, что избран; во‐вторых, даже сетуя на унию греков с латинянами как причину падения их империи, он говорит «грех ради наших», то есть покаянный настрой, как в первых русских летописях, нерушимо сохраняется и при рождении «Третьего Рима».

Здесь, на этом повороте с греками, Филофей впервые упоминает Рим, причем сначала от лица своих оппонентов: «Не дивися… яко латыни глаголют: наше царство Ромейское недвижимо пребывает, аще быхом не праве веровали, не бы Господь снабдел нас». То есть, если бы мы не были правоверными, Господь не сохранил бы наше царство – говорит первый Рим. Филофей оставляет этот, казалось бы, веский довод без внимания. Почему? Самоочевидно: многие нехристианские царства остаются крепкими; да так тому и надлежит быть, ведь конец земной истории вовсе не будет похож на всемирное торжество христианства. Здесь (и далее) у Филофея столь явное отрицание хилиазма, о котором мы позднее поговорим отдельно, что для мечты о мировой гегемонии, как и о мировой политической гармонии, не остается совсем никакого места. «Только то, что имеете, держите, пока приду» (Откровение 2:25) – эти слова из Апокалипсиса могли бы стать эпиграфом для послания инока. О мировой гегемонии мечтает как раз первый Рим, не понимая того, что из-за ереси он уже перестал быть центром христианского мира.

Признак падения первого Рима старец усматривает в служении евхаристии на пресном хлебе вместо традиционного для христиан квасного, что видится ему символическим следованием ереси Аполлинария. Этот епископ Лаодикии Сирийской в IV веке учил, что Сын Божий воспринял только плоть человеческую, но не душу. Такого учения, однако, никогда не разделяла западная церковь. Здесь у Филофея историческая ошибка, основанная на отголосках спора о евхаристическом хлебе, который некогда велся византийскими полемистами на два фронта – с римо-католиками и с армянами-антихалкидонитами. Последних из-за их близости к монофизитству было уместнее заподозрить в символизации посредством пресного теста несовершенного воплощения Спасителя [7]. Напротив, твердость Рима в защите учения Халкидонского собора о двух природах воплотившегося слова исторически хорошо известна. Причина ошибки Филофея, отчасти ее извиняющая, может быть усмотрена в богослужебном круге, в котором он, как монах, пребывал постоянно. На службе Великой субботы над Плащаницей, символизирующей тело умершего Христа, читаются слова из Апостола: «Итак очистите старую закваску, чтобы быть вам новым тестом, так как вы бесквасны, ибо Пасха наша, Христос, заклан за нас. Посему станем праздновать не со старою закваскою, не с закваскою порока и лукавства, но с опресноками чистоты и истины» (1 Коринфянам 5:7–8). Поскольку здесь опресноки недвусмысленно связываются со смертью тела, новация в виде использования пресного хлеба в евхаристическом каноне, ассоциировавшемся прежде всего с воскресением, выглядела перенесением свойств мертвого, разлученного с душой тела на тело воскресшее.

Ошибка Филофея заключается в том, что симптом он принимает за причину болезни – разделения христиан. Разделение было действительным, и преодолеть его можно было бы только одним из трех способов: согласием на основе учения святых отцов Церкви, согласием на основе главенства Рима или же согласием на основе Библии, которое предлагала Реформация, но вопрос о том, как толковать Библию, сразу же разделил самих реформаторов. Православные стояли на приоритете святых отцов Церкви, римо-католики – на примате Рима. Первая позиция не предполагала компромиссов, но и не требовала от оппонентов институционального подчинения. Вторая допускала компромисс в виде восточного обряда, но требовала более, чем только институционального подчинения: сама христианская совесть верующих в догматических и дисциплинарных вопросах полностью вверялась папе. Это означает,