Третий Рим. 500 лет русской имперской идеи - Илья Сергеевич Вевюрко

Филофей, как мы видели, сформулировал создавшееся положение в условиях альтернативы. Как знать, произвел бы отрывок из альманаха Штефлера и Пфлаума такое впечатление на русских вельмож, не имей они сами смутного ощущения этой альтернативы: Русь в союзе с папством – и сама по себе. До начала ХХ века идея союза с папством будет периодически всплывать посреди тематики «русской идеи», отголоски ее периодически слышатся и теперь. Действительно, почему не объединить усилия хотя бы в том, в чем их можно объединить, и не получить поддержку от внушительного центра силы в том, в чем он сможет оказать ее? Папа уже не смещал ни германских императоров, ни польских королей; уния, принятая на почетных условиях, могла бы подразумевать и относительную церковную автономию. Словом, вполне убедительных политических и экономических оснований для неприятия Русью римо-католицизма не усматривалось, оставались основания религиозные. Мы уже довольно говорили о них, теперь остается добавить, в связи со слабостью других оснований, что эти были живыми. Не случайно поэтому и обращение дьяка к иноку (причем в то же самое время дипломат Федор Карпов, интеллектуал своей эпохи, адресует похожий запрос преподобному Максиму Греку), и бодрость иноческих ответов сравнительно с растерянностью светской администрации.

На великое одиночество, казалось бы, обрекала себя Русь этим бодрым осознанием своей исключительности. Упираясь тылом в тайгу, она имела для этого ресурсы. И страшным было не политическое или культурное одиночество – их значение преувеличено, так как изоляция не наступила и не могла наступить по самому географическому положению России, не столь уж и окраинному. Страшным, под стать всему тревожному веку, когда в Европе не на шутку кипели страхи, было утверждение «четвертому не быти»: в нем чувствовался ритм истекающего времени. Только монашеский в целом настрой Руси объясняет, почему бодрость преобладала над страхом. Монах умер для мира и не боится близости конца времен. Мирянин, живущий идеей подвига, воспринятой из монастыря, благодарен краткой жизни за ее дары и не ждет от нее многого. Из таких людей можно было строить империю.

Мы привыкли ощущать неограниченность времени, согласно принятой космологической модели простирающегося на миллиарды лет назад и вперед. Поэтому «четвертому не быти» звучит диссонансом для уха современного человека. За миллиарды лет даже имена всех существующих на планете стран изгладятся из памяти землян. Не все замечают, правда, что и в этом есть нечто страшное, даже более, быть может, чем в представлении о близком конце света. И череда Римов, принимающих друг у друга первенство на протяжении миллионов лет, хотя по всем известным законам физического мира возможна, исторически невообразима. Здесь не место рассуждать о том, выглядит ли вообще планета Земля местом, подходящим для столь долгого проживания. Многое в этом рассуждении зависело бы от того, чего мы в принципе ожидаем от цивилизации. Но и с учетом уже сказанного понятно, что Римов не могло бы быть слишком много, а потому ограничение их количества интуитивно выглядит оправданным.

Тем не менее именно число три требует разъяснения. В послании к Василию III старец пишет: «Уже твое христианское царство инем не останется, по великому Богослову, а христианской церкви исполнися блаженнаго Давыда глагол: Се покой мой в век века». Хотя существует мнение, что уже это послание не принадлежит Филофею [18], ссылка на Иоанна Богослова подтверждает скорее обратное. Эта ссылка является характерной деталью, которая в послании к Мунехину формулируется так же, – «по великому же Богослову», – но применительно к другому сюжету: «Жена облъчена в солнце, и луна под ногама ея», и прочее. Итак, источник «четвертому не быти» ясен: это святой Иоанн Богослов. Знание источника поможет нам освободиться от влияния незрелых гипотез, согласно которым то ли счет Римов просто идет на священное число три, то ли восходит к монструозному трехглавому орлу из 3-й книги Ездры[19], то ли связан с пророчеством Даниила о трех рогах четвертого зверя [20]. Все эти версии ничего не дают в контексте Иоанна Богослова, Откровение (Апокалипсис) которого является развернутой аллегорией мировой истории от начала и до конца. Но в этой книге число три не занимает сколько-нибудь заметного места. Может быть, Филофей цитирует здесь какой-то авторитетный в его время апокриф или катену (сборник изречений), где приводится ссылка на неизвестные слова апостола? До сих пор, насколько нам известно, никто не открыл такого источника, так что, если он и был, о нем пока ничего нельзя сказать.

Обратимся все же к Откровению Иоанна и попробуем искать не упоминание числа три, а само число, то есть реальные три вещи, которые бы отличались от других и сходились между собой. Такие три вещи в тексте действительно есть – это три всадника, предшествующие четвертому, о котором сказано «и видех, и се, конь блед, и седяй на нем, имя ему смерть: и ад идяше вслед его» (Откровение 6:8). В живописи, к которой мы больше привыкли, все четыре всадника изображаются как страшные носители разрушения, отождествляющиеся со страхами раннего Нового времени: чумой, войной, голодом и смертью. Таковы они на картине «Воины Апокалипсиса» Виктора Михайловича Васнецова (1887), еще раньше на гравюре Василия Кореня, создателя первой русской гравированной Библии (1696), и на послужившей ей прообразом знаменитой гравюре Альбрехта Дюрера (1498). Иначе выглядят всадники на древних миниатюрах, будь то восточных или западных. Они являются не одновременно, а друг за другом, как в самом тексте с его толкованием, и выступают изображениями не одной реальности, но четырех разных, из которых три первые относятся к историческому времени, причем именно христианской эры, а четвертая – к стремительному финалу истории.

Первый всадник. Бамбергский Апокалипсис, нач. XI века

Первый всадник. «И видех, и се, конь белый, и седяй на нем имеяй лук, и дан бысть ему венец: и изыде побеждаяй, и да победит» (Откровение 6:2). Согласно толкованиям этого фрагмента, засвидетельствованным в рукописной традиции XVI века, всадник на белом коне символизирует апостолов, которые из лука – своего сердца – испустили стрелы евангельской проповеди. Победоносность апостолов символизирует и лев, небесное животное, говорящее «приди и виждь» в начале этого видения. Лев являет «царское апостол мудрование на бесы». Апостольское слово по своей мощи было подобно рыканию льва. «Сии вопиют гласом великим, призывающе неразумивых к познанию таин Божиих, понеже вернии зело желают, да вси в разум истинный приидут». Победа апостолов заключается в обращении народов и в их собственной славной мученической кончине.

Второй всадник. «И видех, и се, изыде другий конь, рыжий, и седящему на