Русские солдаты в Северной Африке (1940–1945 гг.). Эль-Аламейн: неизвестные страницы войны - Владимир Владимирович Беляков

отправились на кладбище – служить панихиду. Во время чтения мной молитвы Боже духов и всякия плоти вдруг поблизости заговорили зенитные батареи, загудела сирена. Мы под открытым небом и поблизости – никакого прикрытия от осколков снарядов. Группа молящихся сразу же растаяла и мы с псаломщиком остались одни. Но я продолжал служить, несмотря на налет.

Вернувшись домой, я сразу же направился к К., чтобы узнать, как у них пережили налет. Там мне рассказали об ужасном налете на Лондон: за ночь гражданское население потеряло 400 человек убитыми и более 1500 человек ранеными.

Под сильным впечатлением от сообщенного я вернулся домой. Только переступил порог, как опять началась тревога, уже вечерняя: при ясно обозначившейся на небе первой четверти луны. Конечно же были сброшены бомбы и был сильный обстрел зенитными батареями. Каждый залп – огромная зарница в полнеба, совершенно поглощающая световые рапиры прожекторов».

Огненное небо

Тем, кто в годы Великой Отечественной войны прятался от бомбежки в подвалах или станциях метро, хорошо знакома та смесь тревоги и гнева, страха и отчаяния, о которых пишет Алексий Дехтерёв. Но знакома она и мне, хоть я и родился после той войны. Увы, ведь потом были другие войны, и немало.

В июне 1982 года, когда Израиль вторгся в Ливан, чтобы уничтожить находившиеся там отряды палестинского движения сопротивления, я работал в Бейруте корреспондентом Советского телевидения и радио. Мы жили на втором этаже многоэтажного дома в западной части города, которую контролировали ливанские левые, палестинцы и сирийские части из межарабских сил по поддержанию мира. Их штабы и казармы и были мишенями израильской авиации. В ночном небе подолгу висели осветительные бомбы. Дом ходил ходуном, и мы вытащили матрасы в коридор: две стенки все-таки лучше, чем одна. До сих пор храню магнитофонную запись смеси взрывов ракет с канонадой зениток. И на ее фоне – голос моей шестилетней дочери, обращенный к четырехлетней подружке: «Голову, голову спрячь под одеяло! Не так страшно будет!»

Описывая панику, охватившую Александрию, Дехтерёв не упоминает о том, что кто-то из его паствы покинул в ту пору город. Впрочем, рассказывая о посещении семьи П., он прямо пишет, что сменить опасное жилье было ей не по карману. Русские эмигранты, осевшие в Египте, не бедствовали, но подавляющее их большинство жило весьма скромно. Чтобы убедиться в этом, достаточно посетить греческое православное кладбище Шетби в центре Александрии, где покоятся те наши соотечественники, чья земная жизнь завершилась в этом городе. Почти все они похоронены в общем склепе, над которым возведена часовня в русском стиле с надписью: «На чужбине усопшим – вечная память». На отдельные могилы денег у них не было. Невозможность покинуть Александрию или хотя бы сменить жилье на более безопасное были для русских эмигрантов тем обиднее, что, если и для самих египтян это была чужая война, то для наших соотечественников – и подавно.

Совершая летом 1940 года воздушные налеты на Александрию, крупную, стратегически важную базу англичан, итальянская авиация по существу работала на своего старшего союзника, Германию, чьи самолеты тем временем бомбили Лондон. Ситуация значительно ухудшилась после того, как сами итальянцы вторглись в Египет.

Вернемся к дневнику Алексия Дехтерёва.

«17 сентября. Итальянцами занят пункт Сиди-Баррани, это на прямом и близком пути в Александрию.

Внешне как будто все спокойно, редкая по красоте лунная ночь, но… внутренне почему-то жутко. Предчувствие огромной боли?!..

Со стороны Ливии творится что-то таинственное, для нас непонятное…

Каким образом итальянцы могли продвинуться к Сиди-Баррани?!.. Как будет реагировать Египет на занятие этого, уже египетского, пункта?!..

Александрия значительно опустела. Все, кто только мог, оставили город.

Набережная почти пуста. Изредка проходят дети, одинаково беспечные во всех уголках мира, при всех обстоятельствах. Их улыбающиеся лица напоминают еще о возможности на земле какой-то тени радости…

Александрия! Александрия!.. Теперь ты – самая большая боль моя!.. Внимательнее смотри вокруг себя!.. Берегись!!!

В 4 ч. утра разбудила сирена. Убывающая луна высоко стояла на иссиня-черном небе, прозрачно озаряя небольшие легкие облака.

Г.Я. и я вышли в сад. Вот теперь тишина пронзительная. Все сидят, притаив дыхание, по своим углам или в абри, прислушиваясь к малейшему шуму, но слышат только тишину.

И среди этого кажущегося покоя, в атмосфере тишайшей тишины, издалека, едва-едва, наметилось прерывистое, все нарастающее, все тяжелеющее гудение. Это эскадрилья неприятельских бомбовозов приближалась к нам с ужасающей неотвратимостью. Вскоре раздалось характерное шуршание развертывающихся огромных лент и тяжкое падение бомб где-то рядом, в направлении к Спортингу… Вот невидимая (но от этого еще более зловещая) эскадрилья смерти над нашими головами. Критический момент… Голова невольно ушла в шею – инстинктивное движение человеческой беспомощности. Секунда – другая… Но секунды не торопятся…

Предсолнечным утром сирена (отбой) закончила эту игру на нервах. И сразу же вокруг все зашумело: залаяли собаки, запели петухи, захлопали ставни, послышались голоса…

Но Г.Я. и я долго еще оставались в саду, пока опять не настала тишина. И вот в этой, уже спокойной, кристальной тишине послышалось нежнейшее излияние рояля: кто-то исполнял патетическую сонату Бетховена… Бетховен и… Гитлер?!

И невольно подумал я: как бы сурова не была жизнь, и как бы ни приближала она нас к страданиям и смерти, но достаточно проблеска истинной красоты, чтобы почувствовать, как благословенна неизживаемая жизнь…

Красота спасет мир…

13 ноября. Я был в семье К., когда в пять часов вечера загудела сирена. Все же я отправился домой и видел, как по улицам спешили прохожие (и дети, дети, масса детей!), как затворялись железными шторами магазины. Было еще совсем светло, хотя луна золотым диском уже висела на палевом небе. Минуты через две-три начался интенсивнейший обстрел этого неба ближайшими зенитными батареями, так что снаряды рвались прямо над нами, образуя огненную завесу. Зрелище необычайно величественное, но и жуткое… Не остро страшно, как это было вначале, мы уже несколько попривыкли к налетам (ведь это уже 68-й), но именно жутко, до нервного холодка в спине… Над нами пролетала целая эскадрилья.

Так я и вернулся домой до конца тревоги, никто по пути не задержал меня, как священника, остальная же публика немилосердно разгонялась народной милицией.

Я сидел с Гавриилом Яковлевичем на нашей террасе, когда опять загудела сирена, что-то уж очень тревожно… И действительно: обстрел неба начался ужасающий… Оба эти налета причинили много бед. Убитыми пока насчитывается 50 человек, ранеными – 150… Что для одного вечера, конечно, ужасно! Разрушено много зданий; в порту погиб пароход… Но это еще не все, т. к. не поступили