Акимбеков С. Казахстан в Российской империи - Султан Акимбеков

По сути, восстание 1916 года как раз и могло предоставить властям повод к окончательному решению земельного вопроса. Проявление нелояльности мусульманского населения Туркестана и Степного края было достаточным основанием для этого. Очевидно, что именно так данные события расценивались с имперской точки зрения. К примеру, первые попытки рассматривать проблему именно в таком контексте следуют из доклада генерала Куропаткина.

«В Семиреченской области восстание киргиз охватило местности преимущественно Пишпекского, Джаркентского и, особенно, Пржевальского уездов. Теснимые нашим войсками бунтовщики покинули значительною частью с семьями, скотом и имуществом земли в этих уездах, и частью укрылись в Нарынском горном районе Пржевальского уезда, пустынном от русского населения, частично же скрылись в пределы Китая. Весь Пржевальский узед в проектированных ныне границах был очищен самим киргизским населением, но следы их неистовств остались в виде совершенно разрушенных и сожжённых селений, разрушенных храмов, школ, сожжённых мостов. Озлобление русских поселенцев, понёсших тяжёлые жертвы или лично потерявших членов семей или видевших следы чрезвычайных зверств киргизского населения, очень велико. Приходится принимать строгие меры, чтобы охранить безоружных киргизов, уже проявивших покорность и даже не принимавших участие в восстании, появляющихся среди русских поселенцев. Были случаи, что киргиз, не имеющих охраны, безжалостно убивали уже после их возвращения. При такой обстановке возвращение киргиз, изъявивших покорность, в места их прежнего жительства совместно и вперемежку с русскими, совершенно невозможно. Поэтому с целью охранения государственного порядка, на очищенные самими бунтовщиками-киргизами земли, особенно в Пржевальском уезде, мною приказано не допускать возвращения киргиз, а отводить им новые земли, где нет русских поселений. В целях проведения этой меры в возможном порядке из территории Пржевальского уезда выделен весь Нарынский край с образованием нового Нарынского узеда с киргизским населением. С прибавлением к Пржевальскому уезду части Джаркентского уезда образован уезд с исключительно русским населением»[744].

Далее из доклада следует, что «восставших киргиз части Джаркентского уезда, прирезываемой ныне к Пржевальскому уезду, тоже бежавших большей частью под напором наших войск в пределы Китая, не допускать на земли, которые находились в их пользовании, а поселить их, если они возвратятся из пределов Китая, во вновь образуемый Нарынский уезд и частью в Джаркентский уезд»[745]. Фактически речь шла о создании своего рода изолированных анклавов для местного населения, чтобы исключить их проживание совместно с русским населением.

Естественно, что такая политика была напрямую связана с решением земельного вопроса в интересах переселенческой политики. Например, в этой связи весьма характерно мнение председателя Папенгута. «Большинство в заседании 8-го августа членов комиссии при определении районов, куда туземное население возвращению не подлежит и земли коих и имущества подлежат конфискации с передачею их Министерству земледелия и государственных имуществ под заселение, определило территории целых волостей отнести к разряду таковых земель, без определения очагов восстания в каждой волости и исследования, годны ли все земли под колонизацию и поселение русских людей Почему полагал бы соответственным в районах общего восстания к категории земель, куда население возвращено быть не может, относить только земли, достаточно орошенные и годные под русские поселения»[746]. Очевидно, что мобильность кочевников в данном случае сыграла против их интересов. Например, тех, кто участвовал в восстании и бежал со своих земель, власти могли просто не допустить к возвращению на прежнее место жительства. При этом земли могли быть изъяты под предлогом общей нелояльности.

В оседлых районах Средней Азии наказание восставших ограничивалось достаточно узким кругом виновных, в основном наиболее активных из них. Одно исключение было связано с конфискацией земель в Джизаке. В кочевых районах всё выглядело так, что наказание фактически носило коллективный характер. Конечно, проявленная в ходе восстания взаимная ожесточённость противоборствующих сторон служила в глазах чиновников достаточным аргументом против их совместного проживания. Но в то же время это самым серьёзным образом облегчало для них процесс поиска свободных земель для русских переселенцев. Причём, это касалось не только территорий для пастбищ, но также и земель, которые уже имели оросительную систему, созданную местным населением.

Поэтому, собственно, казахские интеллектуалы в своё время и призывали не идти на вооружённое сопротивление. Потому что это предоставляло для российской администрации лишний повод ускорить процесс изъятия земель в пользу русского переселенческого движения. Но интеллектуалы не имели влияния на традиционное казахское общество. В том числе потому, что за всё время российского правления в казахском обществе так и не было создано новых институтов, в которых они могли бы быть задействованы. Например, таких какие были образованы в Британской Индии.

В связи с этим у вновь появившихся интеллектуалов было крайне мало возможностей влиять на казахское население. Здесь преобладала традиционная организация. Поэтому и реакция на возникший вызов в связи с мобилизацией была во многом инстинктивной, она исходила из местного понимания ситуации и была далека от учёта возможных рисков. Именно понимание всех рисков и вынуждало казахские интеллектуальные круги пытаться нейтрализовать негативные последствия. Собственно, если бы в 1916 году в Государственной Думе сохранилось бы казахское представительство, как это было в первом и втором российских парламентах, то это уже было бы институциональным участием в делах империи.

Теоретически это дало бы возможность казахским представителям попытаться обсудить способы решения земельного вопроса в Степном крае и Туркестане, а также переселенческую политику российского правительства. В том числе это имело отношение и к попыткам сгладить последствия восстания 1916 года. Но без представительства в российских институтах власти, даже весьма ограниченного, это было в принципе невозможно. Ещё до восстания 1916 года «в русской управленческой и бюрократической среде прочно укоренился тезис о неготовности коренного мусульманского населения к восприятию «норм и начал русской государственности», из которого плавно вытекала мысль об отказе от введении в крае ряда институтов (земства, выборное городское самоуправление, представительство в Государственной думе) и повинностей (в первую очередь воинской)»[747]. Естественно, что после его поражения создание таких институтов, связанных с модернизацией, включая в это число и представительство в выборных органах Российской империи, в принципе уже не могло обсуждаться.

По сути, после поражения восстания речь шла о том, что события будут развиваться в направлении возникновения изолированных анклавов для местного казахского и киргизского населения без каких-либо других вариантов. В данных анклавах отношения оставались бы и дальше законсервированными на традиционном уровне. Соответственно, не было бы вариантов на проведение какой-либо модернизации, что было несомненным приоритетом представителей казахской интеллектуальной среды, получившей образование в российских учебных заведениях. Что же касается изолированных анклавов, вроде того, который планировался к созданию в киргизском Нарыне, то такие