История степей: феномен государства Чингисхана в истории Евразии - Султан Магрупович Акимбеков

столетий принадлежала кочевникам. В то же время развитие традиций кочевой государственности напрямую зависело от способности оседлых обществ тем или иным способом контролировать действия своих кочевых соседей. Когда у них это получалось, происходила определённая деградация существующей до этого кочевой государственности, которая распадалась на составляющие её части. В организационном плане такими частями были отдельные племена.

Очевидно, что недостаток продукции земледелия и ремесел и невозможность получить их от оседлых соседей с помощью принуждения делали ненужным политическое объединение племён. В случае же ослабления оседлых государств автоматически происходило усиление кочевой государственности. Начинала происходить концентрация большого числа племён и их ополчений для получения практического результата в ходе оказания военного давления на оседлых соседей. Можно привести мнение Николая Крадина, что «по аналогии с законом Ньютона можно вывести мир-системный закон тяготения, согласно которому величина кочевых обществ и их могущество прямо пропорциональны размерам и силе оседло-земледельческих обществ «центра», входящих с номадами в общую региональную суперсистему»[41]. В целом кочевые общества были чрезвычайно гибки в политическом отношении. Они меняли структуру организации в зависимости от обстоятельств и стоящих перед ними задач. «Политическая система номадов легко могла эволюционировать от акефального уровня к более сложным формам организации власти и обратно»[42]. Именно такая гибкость кочевых обществ, расположенных на пространствах степной Евразии между теми оседлыми цивилизациями, которые располагались по её периметру, позволяла им долгое время играть решающую роль в политических процессах. Их влияние на общественное развитие в данном регионе не исчерпывается войнами и завоеваниями. Это была более сложная система взаимоотношений кочевых и оседлых обществ, в которой у каждой из сторон была своя роль.

Возможно, вообще логичнее было бы рассматривать отношения оседлых и кочевых обществ не через призму создания ими материальных ценностей, не через разницу в сложности социально-политической структуры организации общества, не через стремление кочевых обществ доминировать над своими оседлыми соседями и обеспечивать свои потребности, и на этом основании определять степень их прогрессивности или, наоборот, регрессивности. Скорее необходимо рассматривать ситуацию через их непосредственное взаимодействие друг с другом, которое приводило к вполне конкретным историческим результатам. Понятно, что каждый из них требует особого тщательного рассмотрения, что явно будет нелишним при высокой доле случайных факторов.

Структура работы

Собственно структура работы была определена поставленными перед автором вопросами. Главный из них, конечно, заключается в том, почему среди всех прочих кочевых государств именно Монгольская империя смогла оказать такое значительное влияние на процессы в степной Евразии, а также среди некоторых тесно связанных с ней оседлых культур? И почему это влияние имело такие глобальные последствия, в том числе и для этнической истории данного региона, почему в монгольскую эпоху входили одни народы, а выходили совершенно другие и почему этого не происходило во всех других случаях создания кочевниками империй?

Почему именно территория Монголии была тем самым местом, где начиналось становление многих из крупных кочевых империй? Интересно также, почему движение кочевников Евразии было главным образом направлено с востока на запад. Вернее, этот вопрос можно уточнить следующим образом: почему этот вектор движения установился примерно на рубеже нашей эры и после этого стал неизменным и каким образом это было связано с развитием ситуации в Китае? Кроме того, возникает ещё один вопрос: можно ли считать, что Монгольская империя начиналась как государство племенной группы, известной как монголы, или это был политический проект, результатом которого в том числе стало появление монгольского народа?

В любом случае вопрос о специфике организации Монгольской империи, её отличиях от всех прочих кочевых государств является ключевым к пониманию не только феномена осуществлённых ею масштабных завоеваний, но и последующих перемен в жизни как кочевых народов Евразии, так и некоторых её соседей. Например, очень важный вопрос связан со становлением российской имперской государственности. Можно ли считать, что оно стало следствием перемен в принципах организации древнерусского общества, которые были вызваны влиянием со стороны монгольской государственности? Можно ли также полагать, что разделение древнерусского общества домонгольской эпохи на три новые этнические группы — русских, украинцев и белорусов — было одним из результатов этих перемен?

Ещё одна проблема связана с кочевниками Евразии, которые практически целиком оказались вовлечены в монгольскую политическую систему, при этом структура их племенной организации подверглась самым масштабным переменам. В связи с этим встаёт вопрос: насколько процесс образования в Евразии новых кочевых народов связан с кризисом монгольской политической традиции? Другой важный вопрос заключается в том, было ли образование новых народов связано с линией этногенеза, прерванного монгольским завоеванием, или это было следствием развития политических процессов, в результате которых на карте Евразии появились принципиально новые народы?

Немаловажно также, что кризис монгольской политической традиции совпал по времени с постепенным усилением оседлых государств, как с востока — Китай при маньчжурах, так и с запада — Московское государство. Их усиление сопровождалось выходом в Степь и постепенным занятием её территории. В результате сокращалась контролируемая кочевыми народами территория и, следовательно, исчезала основа прежней степной государственности. Этот процесс приводил к постепенному сокращению числа игравших самостоятельную роль кочевых объединений. Фактически последними осколками кочевой политической традиции ко второй половине XVIII века в Степи остались монголы и казахи. К тому же казахи вплоть до второй половины XIX века сохраняли политическое наследие монгольской эпохи — традицию осуществления власти чингизидами. Она была прекращена только после проведённых в Российской империи реформ по управлению подконтрольными ей степными территориями в 1867–1869 гг.

В этой связи чрезвычайно интересен вопрос о происхождении казахских жузов. Можно ли считать, что этот вопрос также связан с кризисом монгольской традиции? То есть он носит преимущественно политический характер или он обусловлен естественными процессами, связанными с материальными факторами кочевого образа жизни казахов?

То есть фактически в центре данной книги находится феномен монгольской политической традиции, объяснение её принципиальных отличий от других кочевых государств. Соответственно в первых главах рассматриваются процессы, в результате которых стало возможным появление Монгольской империи. Во второй же части книги рассматриваются процессы её упадка. Заключительная глава, в свою очередь, посвящена проблеме казахских жузов, образование которых, на взгляд автора, стало последним аккордом кризиса монгольской политической традиции.

Предлагаемая вниманию читателей книга охватывает большой период от начала перемен в Китае, во многом способствовавших образованию кочевых имперских государств в Степи, до завершения эпохи крупных кочевых народов с самостоятельной политической традицией.

Примечания и библиография

Без всякого сомнения, интерес к монгольской проблематике в мире огромен. Библиография по указанной теме насчитывает тысячи наименований и по-прежнему весьма активно пополняется. Если же добавить к