История степей: феномен государства Чингисхана в истории Евразии - Султан Магрупович Акимбеков

К примеру, Нурболат Масанов считал, что «после «монгольского» нашествия, в котором участвовали как тюркские (основное ядро), так и монгольские кочевники-скотоводы, продолжается накопление однородных признаков на базе общего процесса нивелировки их особенностей в Казахстанском ареале, то есть наступает третий этап процесса этногенеза»[33]. По его мнению монгольское завоевание было только эпизодом в истории кочевников Казахстана, не оказав кардинального влияния на процесс этногенеза. «Поскольку система материального производства местного субстрата была в наибольшей степени приспособлена к природноклиматическим условиям данной экологической ниши, то она, а следовательно, и материальная культура и весь образ и уклад жизни, как и способ производства, практически не были подвержены воздействию извне и являлись сильнейшим доминантным фактором, способствующим ассимиляции иммигрантов в доиндустриальную эпоху. Вследствие этого местный субстрат постоянно как бы интродуцирует, вбирает, поглощает, ассимилирует центральноазиатских мигрантов»[34]. Автор фактически полагает, что любое внешнее воздействие носит ярко выраженный вторичный характер по сравнению с объективными факторами, выраженными материальной культурой и образом жизни. Хорошо заметно, что, по мнению автора, существует естественный процесс этногенеза в рамках данной конкретной территории, который не зависит от внешних воздействий и, следовательно, даже создание империи Чингисхана не оказало и не могло оказать серьёзного влияния на этнические процессы.

С другой стороны, есть мнение Льва Гумилёва, который считал, что «на территории монгольского улуса не показаны племена, ибо они перестали существовать, будучи поглощёнными ордами. Впоследствии при распадении орд снова возникнут племенные объединения, но другие. Хотя некоторые из них примут древние имена, но смысл их будет уже иной, относящийся к новому историческому периоду, начавшемуся в XIV в. и закончившемуся в конце в XIX в.»[35]. В то же время Г. Фёдоров-Давыдов считает, что «старые племена печенегов, торков, половцев и др., пройдя феодальную улусную систему в Золотой Орде, трансформировались в новые кочевые формирования XV–XVI веков»[36]. Согласно данному мнению в результате монгольских завоеваний этническая карта Евразии радикально поменялась. И новые племенные объединения не являются прямыми преемниками по отношению к аналогичным племенам домонгольской эпохи.

Важно отметить, что в данном случае речь идёт о тех изменениях, которые произошли в районах с кочевым населением. То есть там, где монгольская традиция управления продержалась достаточно долго. Значит, суть вопроса заключается в том, насколько глубокое влияние оказала политическая традиция монгольских государств на этнические процессы в степной Евразии? Фактически в этом может заключаться смысл «монгольской проблемы». Можно ли считать, что для истории Евразии, в том числе и для её этнической истории, монгольские завоевания были одним из эпизодов или они привели к кардинальному изменению ситуации.

В любом случае есть все основания полагать, что государство, созданное Чингисханом, оказало решающее влияние на всю последующую историю Евразии, включая историю политическую и тесно с ней связанную историю этническую. Поэтому в истории монгольского государства, созданного Чингисханом в начале XIII века, нас прежде всего интересуют те обстоятельства, которые позволяют выделить его из общего ряда других известных кочевых государств степной Евразии. Потому что в итоге нам необходимо ответить на вопрос: каким образом осуществлялся механизм воздействия монгольской традиции управления, созданной в империи Чингисхана, на политические, этнические и социальные процессы в Евразии? Каковы были степень и масштаб такого воздействия и, самое важное, понять логику произошедших под данным воздействием изменений? Нам важно ответить на вопрос: можно ли утверждать, что монгольское государство было лишь эпизодом в истории степной Евразии или его существование и произведённые им изменения сыграли ключевую роль, в том числе и в истории современных народов, таких как казахи, узбеки, и вполне возможно, что и русские и украинцы?

Так или иначе, но историю многих евразийских народов необходимо соотносить с историей монгольских завоеваний и длительным господством монгольской традиции управления. Получается, что отношение к монгольскому государству является одним из важных критериев в оценке истории отдельных народов Евразии. Это такое исключение, благодаря которому можно понять, как действует общее правило.

Кочевники Евразии

Собственно, главные вопросы истории Евразии тесно связаны с взаимоотношениями кочевых и оседлых обществ. Длительное время именно они определяли основную линию исторических процессов в данном регионе. Здесь необходимо отметить, что политико-экономическое взаимодействие кочевого и оседлого населения было одной из главных составляющих всей истории Евразии как на её востоке, так и на западе. Несомненно, эти непростые отношения являются одним из самых обсуждаемых вопросов в истории, они были по своей природе весьма дискуссионными и оценивались разными исследователями далеко не однозначно. Существует множество разных точек зрения на роль кочевников в истории. К примеру, в рамках формационной теории споры в самом общем смысле велись по поводу наличия или отсутствия у кочевников развитой материальной культуры.

Хотя в этой плоскости, на взгляд автора, дискуссия вообще бессмысленна, потому что заведомо понятно: оседлые общества производили больше материальных благ и они были лучше по качеству. При этом защитники кочевой культуры стремились опровергнуть тезис о том, что материальная культура кочевых обществ была недостаточно развитой. Даже самый немарксистский историк в бывшем СССР Лев Гумилёв оспаривал именно тезис о вторичности материальной культуры изучаемых им кочевых обществ. «Девятнадцатый век оставил нам в наследство концепцию, согласно которой только оседлые народы создали прогрессивную цивилизацию, а в Центральной Азии будто бы царил либо застой, либо варварство и дикость. Чтобы заставить рутинёров задуматься, нужен был аргумент сильный, бесспорный и наглядный. Таковыми оказались предметы искусства из алтайских и монгольских курганов. Все попытки усмотреть в них вариации китайского, иранского или эллинского искусства оказались тщетными. Культура кочевников I тысячелетия до н.э. была самобытна»[37]. С этим тезисом трудно спорить. Однако дискуссия о сравнении достоинств объектов произведённой материальной культуры неизбежно способствует её переводу в контекст общей прогрессивности или регрессивности того или иного общества, будь оно оседлым или кочевым. Естественно, что в таком разрезе вывод напрашивается сам собой.

Следовательно, возникает основа для рассуждений о не слишком позитивной роли кочевников в истории. Особенно в контексте их непростой истории отношений с оседлыми обществами, которые большую часть своей истории подвергались военному давлению с их стороны. Отсюда обычно следовал вывод, что такое давление наносило ущерб прогрессу того или иного оседлого общества. Весьма характерный пример этого известная историческая концепция о том, что завоевание Древней Руси кочевниками монголами обусловило её общую отсталость в развитии по отношению к Западной Европе.

Ещё одна часть проблемы связана с разницей в общественной организации у кочевников и оседлых обществ. Здесь