История степей: феномен государства Чингисхана в истории Евразии - Султан Магрупович Акимбеков

этнической группе большого числа пассионариев. Возможно, поэтому Лев Гумилёв больше внимания уделял описанию различных конкретных событий в близком ему по научным интересам сообществе кочевников Евразии, а также их отношениям с оседлыми народами, проживающими по её периметру. Хотя каждое из этих событий Лев Гумилёв, естественно, рассматривал именно с позиций созданной им теории. Получается, что он следовал за проявлениями пассионарности, особенно за теми из них, которые способствовали изменению хода исторических событий. Даже если не обращать внимания на невыясненные причины внезапного всплеска пассионарности в тех или иных районах Земли, большой вопрос вызывает предложенный Львом Гумилёвым способ объяснять все важные события в истории именно этим проявлением некоего энергетического выброса.

Теория формаций в силу своего материалистического понимания истории была склонна недооценивать влияние на ход событий случайных факторов, например, политических процессов или роли личности в истории. В то время как чрезвычайно масштабная версия Льва Гумилёва объясняет всё происходившее естественным ходом событий, что выглядит как реакция природной среды. В результате возникает некая предопределённость происходящего. Естественно, что в таком случае ни уровень развития материальной культуры, ни социальные факторы, ни политические процессы, ни роль отдельной личности не могут оказать существенного влияния на ход истории. Последний полностью определяется выбросами пассионарной энергии.

По мнению Льва Гумилёва, все указанные факторы могут только слегка подкорректировать развитие событий, однако не в состоянии изменить естественные проявления пассионарности. Именно в этом заключается основная слабость данной теории. По большому счёту, она резко сужает пространство для любой интерпретации истории. Более того, данная теория обедняет саму историю. В философском смысле в ней нет места случайности, всё предопределено, следует только рассчитать вероятные направления распространения волн пассионарности и определить среди этнических групп будущих лидеров и аутсайдеров. Но сделать это чрезвычайно сложно, поэтому Лев Гумилёв и не делает прогнозов, он смотрит в историческое прошлое, отмечает там некие важные моменты и включает их в свою теорию, после чего они становятся догмой. А с учётом религиозного аспекта его научного творчества указанные догмы автоматически приобретают религиозный характер. Поэтому, собственно, адепты Льва Гумилёва и относятся к его безусловно интересному творчеству исключительно в категориях веры.

Тем не менее внимание к теории Льва Гумилёва огромно, у него очень много последователей и подражателей. Но гораздо важнее то, что он использовал свои теоретические наработки для объяснения практически всех критически важных моментов в истории Евразии, соответственно, любому автору, который пойдёт по его следам, придётся учитывать этот факт в своём исследовании. Однако при всей внешней привлекательности его теория не может ответить на поставленные вопросы или, по крайней мере, она не удовлетворяет значительную часть серьёзных исследователей.

В связи с этим возникает актуальная проблема, можно ли вообще найти ответ на данные вопросы, не выходя за границы научного подхода и не переходя к вольному теоретизированию. Это критически важный момент, потому что, несомненно, проще остаться на прежней теоретической базе. Например, так, как это произошло в истории Казахстана, где теория формаций и материалистическое обоснование истории фактически стали формой самозащиты научного сообщества от слишком вольных интерпретаций истории.

Так что речь в данной книге, собственно, и пойдёт о важных узловых моментах в истории Евразии, о попытке объяснить причины их возникновения, понять их внутреннюю логику и, возможно, предложить общий для всех них алгоритм. В принципе каждая теория стремится сформулировать единый алгоритм в понимании исторических процессов. Можно ли считать, что правы сторонники существования множества цивилизаций, каждая из которых проходит в своём развитии сначала периоды расцвета, а затем упадка? Или, напротив, правы сторонники теории общественно-экономических формаций, которые отрицают цикличность исторического процесса. Они полагают, что развитие происходит по линейному принципу с последовательным достижением каждой новой стадии, что безусловно ведёт к прогрессу общества? При этом всё определяет развитие производительных сил, а случайные факты, в частности политические процессы и роль личности в истории, не могут оказывать решающего влияния на объективные процессы. С другой стороны, может быть, правы Лев Гумилёв и его последователи, которые считают, что существует некая естественная реакция природной среды, составной частью которой является человечество, и именно она в виде выплесков энергии определяет ход исторического процесса? Несомненно, что число предлагаемых версий весьма значительно, и это лучше существовавшей в период СССР прежней идеологической системы с доминированием одной-единственной теории, под которую затем подгонялись истории народов Евразии. В любом случае, если вы стремитесь найти свой ответ на вопросы, вам необходимо пройти всю цепь критически важных событий, а затем попытаться понять, может ли существовать общий для всех них алгоритм.

Очевидно, что многие проблемы отдельных субъектов исторического процесса невозможно решить исключительно в их границах. Здесь мы опять возвращаемся к высказанной выше мысли о том, что каждое государство и отдельное общество в рамках одного государства неизбежно строят свою историческую идеологию, двигаясь от современного момента в прошлое. В результате принципиально важные исторические проблемы зачастую оказываются запертыми в пределах политических и идеологических границ, где они не могут найти своего решения. Стремление к обобщениям и призыв выйти за пределы узкого научного знания становятся все более насущной задачей. Весьма характерно в связи с этим высказывание Питера О'Брайена относительно так называемых современных «глобальных» историков, которые «сталкиваются с интеллектуальными вызовами, пытаясь убедить большинство своих академических коллег (которые занимаются узкими темами и отсиживаются в национальных архивах), что их попытки писать историю в глобальном масштабе вполне соответствуют стандартам науки, утонувшей в деталях и документах. Отвергнув стремление Тойнби найти в истории спиритуальный смысл, современные историки не склонны увлекаться заманчивыми метафорами типа: «широкомасштабная карта», «фото, сделанные камерами с большим объективом» и «даже взгляд из космоса». Многие вполне справедливо признают, что границы и периодизация регионов, не говоря уже о национальной истории и истории континентов, весьма проблематичны. Будучи в большинстве своём признанными специалистами в одной-двух областях, глобальные историки сознают свои возможности и очень чувствительно реагируют на свою эпистемологическую уязвимость. До сих пор гораздо легче изучать «свою территорию» и получать академические звания национальных или локальных историков, имея дело с традиционными, устоявшимися и удобными периодизациями»[29]. Применительно к территории бывшего СССР можно согласиться с тем, что вслед за вполне логичным размежеванием на «отдельные территории» как в политике, так и в исторической идеологии, неизбежно наступает время для обобщений. Причём это вполне можно делать, оставаясь в рамках научного метода и не переходя к мифотворчеству. Тот же П. О'Брайен на XIX Международном конгрессе исторических наук в Осло в 2000 году в связи с тем, что все попытки открыть законы истории остаются эфемерными, предложил историкам-глобалистам другой путь