Еврейский мир. Сборник 1944 года - Коллектив авторов -- История

Пока же здесь в Нью-Йорке сделан первый почин: европейским отделом женского ОРТ’а во главе с Верой Влад. Брамсон, баронессой Гинзбург и А. Будиной создана школа его имени.

И думая о личности Л. М. и об его деятельности, мы можем повторить слова знаменитого поэта:

«Он памятник воздвиг себе нерукотворный, К нему не зарастет народная тропа!»

И. Тартак. ПАМЯТИ Л. М. БРАМСОНА

Он имел одно виденье...

I.

В степной деревне

По ласковой причуде жизни (ее причуды не всегда суровы) я знал Л. М. Брамсона с детства, т. е. задолго до первой нашей с ним встречи. Знал я его, конечно, заглазно и по обстоятельствам довольно любопытным.

Большая часть моего детства и отрочества прошла в степном приволье херсонской деревни между Днепром и Бугом, как раз там, где теперь идут ожесточенные бои. Недалеко от нас начинались еврейские земледельческие колонии, судьбой которых Л. М. заинтересовался с молодых лет. Ближайшей к нам еврейской колонией, верстах в 15—20-ти, была Ефенгарь (кажется, именно с мягким знаком), русская деревня с древнееврейским именем Ефенгар (красивая речка: Ефи-нагар — на берегу Ингула). Отсюда и начинались еврейские колонии, разбросанные в смежных уездах Херосонской и Екатеринославской губерний. Мы Ефенгарцев хорошо знали как соседей, да и они часто к нам в деревню приезжали по делам. В этих еврейских колониях имя Л. М. Брамсона было известно еще с 90-х годов и в детстве я это имя не раз слышал. Причины этой известности я, однако, понял лишь несколько лет позже, когда мне было лет 10—12.

Отец мой был усердным читателем журнала «Восход» и в доме у нас было несколько старых комплектов этого журнала. Лет с десяти начал их читать и я — и в скорости уразумел, почему наши соседи-колонисты говорили о Л. М., как о далеком заступнике, который живет там в легендарном Петербурге. Помогли, вероятно, и объяснения отца, который самоучкой стал деревенским интеллигентом и общественником, и еврейскими колониальными делами очень интересовался. Дело в том, что в «Восходе» за 1892 год была серия статей совсем молодого тогда еще Брамсона, который наши еврейские колонии тогда объездил и со свойственной ему точностью обследовал и подробно описал. Помню, что на меня мальчика эти статьи произвели сильное впечатление по ряду причин. Во-первых, поразило меня, как точно и внимательно было описано житье-бытье наших колонистов, весь уклад их жизни, их приемы земледелия и садоводства, их самоуправление с «шульцами», словом — вся их экономика, быт, чаяния и опасения. Были описаны люди и хозяйства, лично известные если не мне, то моему отцу. Для меня это была повседневная проза жизни, и я не предполагал, что этим мог интересоваться «настоящий» писатель из Петербурга.

Во-вторых, видна была даже и мне, мальчику, цель и идея этих статей. Они писались в годы особых гонений на сельских евреев и — в особенности — на еврейское земледелие. Шли тогда слухи, что правительство намеревалось отнять земли у еврейских земледельцев, под предлогом якобы еврейской нерадивости и несклонности к земледелию. Автор, объездивший и обследовавший кажется все колонии, беседовавший не только с колонистами, но и с их соседями, русскими крестьянами, пришел к заключению, что евреи оказались компетентными земледельцами, что их хозяйство окрепло. Все это он не только доказывал, но и показывал в своих статьях.

Дело кончилось благополучно в том смысле, что земли у колонистов не отняли, хотя дальнейший рост еврейского земледелия был приостановлен. Тревога среди колонистов, однако, улеглась не скоро. Какую-то роль статьи Брамсона в «милостивом» разрешении вопроса все же, вероятно, сыграли. Вряд ли сами колонисты читали эти статьи, но разговоры и даже легенды о них были. Говорили старожилы, что не то барон Гинцбург, не то барон Гирш посылал молодого адвоката «из Петербурга» в наши места, что «адвокат все осмотрел» и потом докладывал «министрам», и что по его докладу решено было оставить происки врагов колоний «без последствий».

Когда еще через несколько лет Л. М. стал депутатом 1-ой Государственной Думы, и мы читали в газетах о его речах, отец мой напомнил мне, что это тот самый Брамсон, который...

Не думал я тогда, что встретиться-то с Брамсоном придется мне за океаном в Америке и даже быть на первых порах одним из его сотрудников по делам ОРТ’а.

II.

Л. М. Брамсон в Америке

Я был уже довольно «пожилым» американцем, когда Л. М. Брамсон приехал в первый раз в Америку по делам Орта. С американского берега я следил за деятельностью Орта и интересовался ею. Я поэтому собирался пойти послушать Брамсона и Сингаловского на первом их открытом выступлении. Хотелось мне, конечно, увидеть, наконец, и Л. М., с которым с детства, заглазно, был связан образ общественника и подлинного народника. Каков он из себя? Я был поэтому удивлен и несколько заинтригован, когда недели через две после приезда Л. М. я получил от него приглашение зайти повидать его в отеле, где Л. М. вместе с Сингаловским открыли временное бюро ОРТ’а. И Л. М., и Сингаловский был в бюро, когда я туда явился. Л. М. объяснил мне, что им нужен сотрудник для английской переписки и сношений с американской прессой и организациями и что ему указали на меня общие знакомые. Предложение Л. М. я принял и в течение нескольких месяцев его пребывания здесь был его «английским» помощником. Почему-то вышло так, что помогал я больше Л. М. За эти несколько месяцев видел я Л. М. каждый день и наблюдал его в условиях трудной и хлопотливой работы по основанию ОРТ’а в Америке. Чем больше я присматривался к нему, тем больше росло во мне чувство, которое иначе не могу назвать как тихим восхищением. Оно продолжается и до сих пор. Нечего говорить, — Л. М. игрой в популярничанье ни в каком смысле не занимался и был со мной не менее требователен, чем с другими сотрудниками.

Не требовалось особой зоркости, чтобы с первых дней увидеть, что Л. М. был не только выдающимся человеком, но и человеком редким. Талантливых и выдающихся людей я видел на своем веку много — писателей, ученых, политиков и военных. Но людей редких и законченных, людей — я сказал бы — моральной поэтичности — и среди них не так много. Талант порой съедает почти всего человека и человека-то собственно остается немного. Есть затем особые искушения таланта и заслуг, бесы честолюбия, тщеславия, генеральства, желания всегда и везде играть первую роль, чувствительность к оказыванию знаков