Надвигающийся кризис: Америка перед Гражданской войной, 1848-1861 - Дэвид Поттер

не только контроль рабов со стороны их хозяев, но и контроль 4 миллионов чернокожих над 8 миллионами белых. Такую систему невозможно сохранить, просто введя законы в законодательные акты и сделав официальные записи о том, что один человек приобрел законное право собственности на другого. Аксиомой является то, что порабощенные будут сопротивляться своему рабству и что рабовладельцы должны разработать эффективные, практические средства контроля. Первое условие — система должна быть способна справиться с непредвиденными обстоятельствами, связанными с восстанием. Это меняет приоритеты, поскольку, хотя система подчинения могла возникнуть как средство достижения цели — обеспечить постоянный приток рабочей силы для выращивания основных культур, — непосредственная опасность восстания вскоре превращает подчинение рабов в самоцель. Именно это имел в виду Томас Джефферсон, когда сказал: «У нас волк за ушами».

Вопрос о том, в какой степени Юг подвергался реальной опасности восстания рабов, очень сложен, поскольку белый Юг ни на минуту не мог избавиться от страха перед восстанием и в то же время не мог признаться даже себе, а тем более другим, что его «цивилизованные», «довольные» и «лояльные» рабы могут в один прекрасный день расправиться со своими хозяевами.[831] Вероятно, страх был несоизмерим с реальной опасностью. Но дело в том, что белые южане субъективно боялись того, что могут сделать рабы, а объективно — разделяли социальную систему, призванную не допустить этого.

Со времен Спартака все рабовладельческие общества жили с опасностью восстания рабов. Но для Юга напоминания о древности не требовались. На острове Санто-Доминго в период с 1791 по 1804 год чернокожие повстанцы под руководством нескольких лидеров, включая Туссена Л’Овертюра и Жана Жака Дессалина, подняли восстание, практически истребив все белое население острова и совершив страшные зверства, например, закапывая людей живьем и распиливая их на две части. Выжившие бежали в Новый Орлеан, Норфолк и другие города США, и южане могли слышать из их собственных уст рассказы об их испытаниях. Санто-Доминго жил в сознании южан как кошмарный сон.[832] На самом Юге, конечно, тоже происходили восстания или попытки восстаний.[833] Габриэль Проссер возглавил одно из них в Ричмонде в 1800 году. Некий заговор под руководством Дании Весей, по-видимому, был близок к тому, чтобы вылупиться в Чарльстоне в 1822 году. Нат Тернер возглавил своё знаменитое восстание в округе Саутгемптон, штат Вирджиния, в 1831 году. Все эти события были незначительными по сравнению с Санто-Доминго или даже с восстаниями в Бразилии,[834] но каждое из них задело незащищенный нерв в психике южан. Кроме того, были и местные волнения. В общей сложности один историк собрал более двухсот случаев «восстаний», и хотя есть основания полагать, что некоторые из них были полностью вымышленными, а многие другие не имели большого значения, все же каждый из них является доказательством реальности опасений южан, если не фактической распространенности опасности.[835] На изолированных плантациях и в районах, где чернокожие значительно превосходили белых, опасность казалась постоянной. Каждый признак беспокойства в рабских кварталах, каждый незнакомец, встреченный на одинокой дороге, каждый замкнутый или загадочный взгляд на лице раба, даже отсутствие привычного жеста почтения могли быть предвестием безымянных ужасов, таящихся под безмятежной поверхностью жизни.

Это всепроникающее опасение, конечно, многое объясняет в реакции южан на движение против рабства. Южане были глубоко озабочены не тем, что аболиционисты могут убедить Конгресс или северную общественность сделать — на самом деле весь этот сложный территориальный спор имел много аспектов шарады, — а тем, что они могут убедить сделать рабов. Южане остро воспринимали прямые подстрекательские попытки аболиционистов, такие как речь Генри Х. Харнетта на национальном съезде негров в 1843 году, в которой он призывал рабов убить любого хозяина, отказавшегося освободить их.[836] Уравнять увещевания аболиционистов и насилие над рабами было не так уж сложно. Так, южане пытались связать восстание Ната Тернера в августе 1831 года с первым появлением «Освободителя» за восемь месяцев до этого, но на самом деле, скорее всего, на Тернера больше повлияло затмение солнца в феврале, чем Уильям Ллойд Гаррисон в январе. Однако двадцать восемь лет спустя Джон Браун сделал это уравнение явным: белый аболиционист был пойман при попытке подстрекать рабов к восстанию. То, что Браун связал воедино аболицию и восстание рабов, придало электрическое значение тому, что в противном случае могло быть расценено как самоубийственное безрассудство.

Эта озабоченность антирабовладельческой пропагандой как потенциальной причиной волнений рабов также отчасти объясняет, почему белые южане, казалось, не замечали большой разницы между умеренной позицией «окончательного борца за вымирание», как Линкольн, и пламенным аболиционизмом «непосредственного борца», как Гаррисон. Когда южане думали о вымирании, они имели в виду Санто-Доминго, а не постепенную реформу, которая должна быть завершена, возможно, в двадцатом веке. С их точки зрения, избрание на пост президента человека, который прямо заявлял, что рабство морально неправильно, могло оказать на рабов более возбуждающее воздействие, чем обличительная риторика редактора аболиционистского еженедельника в Бостоне.[837]

Поскольку стремление держать чернокожих в подчинении имело приоритет над другими целями южного общества, вся социально-экономическая система должна была строиться таким образом, чтобы максимально повысить эффективность расового контроля. Это выходило далеко за рамки принятия рабских кодексов и создания ночных патрулей во время тревоги.[838] Это также означало, что вся структура общества должна соответствовать цели, и нельзя допускать никаких институциональных механизмов, которые могли бы ослабить контроль. Чернокожие должны были жить на плантациях не только потому, что плантации были эффективными единицами производства хлопка, но и потому, что в эпоху, предшествующую электронному и бюрократическому наблюдению, плантация была очень эффективной единицей надзора и контроля. Кроме того, она обеспечивала максимальную изоляцию от потенциально подрывных чужаков. Рабы должны быть неграмотными, неквалифицированными сельскими рабочими не только потому, что хлопковая экономика нуждалась в неквалифицированных сельских рабочих для выполнения задач, в которых грамотность не повышала их полезность, но и потому, что неквалифицированные сельские рабочие были ограничены в доступе к контактам с незнакомцами без присмотра, и потому, что неграмотные не могли ни читать подстрекательскую литературу, ни обмениваться тайными письменными сообщениями. Фактически, условия труда в хлопковой культуре, казалось, соответствовали потребностям рабовладельческого строя так же точно, как условия рабства соответствовали потребностям труда в хлопковой культуре, и если хлопок скрепил рабство с Югом, то верно и то, что рабство скрепило хлопок с Югом.

Даже за пределами этих широких отношений система подчинения простиралась ещё дальше, требуя определенного типа общества, в котором некоторые вопросы не обсуждались бы публично. Оно не должно давать чернокожим никакой надежды на разжигание раскола среди белых. Оно должно обязывать