Надвигающийся кризис: Америка перед Гражданской войной, 1848-1861 - Дэвид Поттер

Брауну и аболиционистам этот план казался вполне разумным, а литераторы Бостона безмерно восхищались им как человеком дела, решившимся на это. Но для Фредерика Дугласа и негров из Чатема, Онтарио, почти каждый из которых на личном опыте узнал, как обрести свободу, Браун был человеком слова, пытавшимся стать человеком дела, и они не пошли за ним. Они понимали его так, как никогда не понимали Торо, Эмерсон и Паркер.

Два сына Брауна были убиты в Харперс-Ферри. Если бы он тоже был убит, а он, несомненно, был бы убит, если бы не нехватка парадного меча Израэля Грина, влияние его переворота, вероятно, сильно уменьшилось бы, поскольку широкая общественность не симпатизировала организаторам восстаний рабов, и она могла бы быстро счесть Брауна простым отчаянным преступником. Но его не убили, и в течение шести последующих недель он превзошел себя так, как мало кто превзошел. Самым ярким свидетельством его превосходного поведения стал тот факт, что он вызвал полное восхищение виргинцев. Они считали всех аболиционистов ползунами, но Браун проявил мужество, которое пленило южных приверженцев культа мужества вопреки им самим. Губернатор Генри А. Уайз, виргинец, далеко ушедший в рыцарство, был поражен, пожалуй, сильнее, чем кто-либо из них. «Он — пучок лучших нервов, которые я когда-либо видел, изрезанный и израненный, истекающий кровью и связанный», — сказал Уайз. «Он человек с ясной головой, мужества, стойкости и простой гениальности. Он хладнокровен, собран и неукротим, и справедливо будет сказать, что он был гуманен к своим пленникам».[696] Позже, отказавшись от экспертизы Брауна на предмет невменяемости, он сказал: «Я знаю, что он был в здравом уме, и в удивительно здравом уме, если быстрое и ясное восприятие, если рациональные предпосылки и последовательные рассуждения из них, если осторожный такт в избегании разоблачений и в прикрытии выводов и умозаключений, если память и представление и практический здравый смысл, и если самообладание и самоконтроль свидетельствуют о здравом состоянии ума».[697]

Восхищение виргинцев азартностью Брауна, конечно же, не помешает им судить его и повесить за совершенное преступление, и он спокойно признал этот факт, не дожидаясь оглашения приговора. При этом у него было достаточно самообладания и бескорыстия, чтобы понять, что способ его смерти может оказать большую услугу антирабочему движению, и он приготовился умереть так, чтобы прославить своё дело. Харперс-Ферри стал ещё одним провалом после целой череды неудач, но ему предстояло ещё одно испытание — ожидание виселицы, и, хотя оно могло показаться более суровым, чем все остальные, он знал, что это испытание он не провалит. «Меня, как говорится, выпороли, — писал он жене, — но я уверен, что смогу вернуть весь потерянный капитал, вызванный этой катастрофой, всего лишь повисев несколько мгновений на шее; и я чувствую полную решимость извлечь из поражения максимум возможного».[698]

Описание вряд ли может передать справедливость его поведения. Ему предъявили обвинение с чрезмерной оперативностью, пока он ещё страдал от ран, и предъявили обвинение и предали суду в день предъявления обвинения, через неделю после его захвата. Суд длился неделю, после чего он был приговорен к повешению через месяц после вынесения приговора. Такая поспешность была шокирующей по любым меркам и ужасающей по современным стандартам бесконечного затягивания процесса, но Браун и другие люди в целом согласились с тем, что суд был проведен справедливо и с грубым правосудием.[699] Во время процесса, когда Браун лежал израненный на поддоне, и позже, в ожидании казни, он вел себя с неизменным достоинством и самообладанием. Судя по всему, он ни разу не дрогнул с момента поимки и до самой смерти. Его поведение произвело глубокое впечатление на тюремщика, покорило сердца его охранников и произвело глубокое впечатление на миллионы людей, которые стояли на страже смерти, викарируя вместе с ним, когда приближалась его казнь. На вынесение приговора он ответил одним из классических высказываний в американской прозе:

…несправедливо, что я должен понести такое наказание. Если бы я вмешался в дело так, как я признаю, и что, как я признаю, было справедливо доказано — я восхищен правдивостью и откровенностью большей части свидетелей, давших показания по этому делу, — если бы я вмешался в дело в интересах богатых, могущественных, умных, так называемых великих, или в интересах их друзей, отца, матери, брата, сестры, жены или детей, или кого-либо из этого класса, и пострадал и пожертвовал тем, что я сделал в результате этого вмешательства, все было бы правильно. Каждый человек в этом суде счел бы это поступком, достойным скорее награды, чем наказания.

Этот суд также признает, как я полагаю, действие закона Божьего. Я вижу поцелованную книгу, которая, как я полагаю, является Библией или, по крайней мере, Новым Заветом, которая учит меня, что все, что я хочу, чтобы люди делали со мной, я должен делать и с ними. Кроме того, он учит меня помнить о тех, кто находится в узах, как о связанных с ними. Я старался поступать в соответствии с этим наставлением. Я говорю, что ещё слишком молод, чтобы понять, что Бог не уважает людей. Я считаю, что вмешательство, как я это сделал, как я всегда свободно признавал, в дела Его презираемых бедняков — это не плохо, а правильно. И теперь, если будет сочтено необходимым, чтобы я пожертвовал своей жизнью ради достижения целей справедливости и ещё больше смешал свою кровь с кровью моих детей и миллионов жителей этой рабовладельческой страны, чьи права игнорируются злыми, жестокими и несправедливыми постановлениями, я говорю: пусть это будет сделано.

Позвольте мне сказать ещё одно слово. Я полностью удовлетворен тем, как со мной обошлись во время суда. Учитывая все обстоятельства, оно было более щедрым, чем я ожидал. Но я не чувствую за собой никакой вины. Я с самого начала заявил, что было моим намерением, а что нет. У меня никогда не было ни замыслов, направленных против свободы какого-либо человека, ни желания совершить государственную измену или подстрекать рабов к восстанию или всеобщему мятежу. Я никогда не поощрял ни одного человека к этому, но всегда препятствовал любым идеям такого рода.[700]

По своим широким историческим последствиям смерть Джона Брауна была значима прежде всего тем, что вызвала огромную эмоциональную симпатию к