Бабий Яр. Реалии - Павел Маркович Полян

годы был и у драматургов — это написанная в 1965 году пьеса «Дамский портной» Александра Михайловича Борщаговского (1913-2006). В 1946 году, перебравшись в Москву, он стал работать в «Новом мире» и в Центральном театре Красной армии[744]. Но публикация 28 января 1949 года в «Правде» статьи «Об одной антипартийной группе театральных критиков» выбросила его из театральной и писательской жизни.

Сюжетный узел его пьесы — приход погорельцев с Хрещатика с ордерами от немецкой комендатуры в руках в квартиру, в которой проживали киевские евреи — те, кто наутро должен будет покинуть ее и отправиться якобы на железнодорожную станцию якобы для отъезда, а на самом деле в Бабий Яр на уничтожение. Исторически недостоверно, но это и не история, а литература. Психологическая коллизия тут чрезвычайная, сам Борщаговский называл этот сюжет «пронзительным»:

...Национальная рознь, приводящая к геноциду, крови и истреблению целых народов, — все это не может не потрясать. Оккупация 1941 и страсти 1949 годов обнажили прежде непонятные нашему поколению вещи, — и я начал искать материал трагический, но открывающий в людях силы добра... За одну ночь, вопреки тому, что жизнь сталкивает их в жестоком конфликте, вопреки всем различиям — социальным, возрастным, национальным, — люди становятся близкими, словно породненными[745].

Пьеса увидела свет только в 1980 году[746], и в том же году ее поставил Московский еврейский драматический ансамбль.

Сюжетообразующим был Бабий Яр и в повести «Автопортрет 66» Евгения (Гелия) Ивановича Снегирева (1927-1978) — актера, режиссера и сценариста, бывшего директора Киевской студии хроникально-документальных фильмов и диссидента, отказавшегося от советского гражданства, близкого друга Виктора Некрасова. Сюжет повести абсолютно документален: 29 сентября 1966 года Рафаил Нахманович и Эдуард Тимлин снимали митинг, посвященный 25-летию трагедии Бабьего Яра. Пленка была в тот же день изъята сотрудниками КГБ[747]. Так же и рукопись «Автопортрета 66» изъяли у Снегирева при обыске в 1974 году, сам он умер в 1978-м. Реконструированная по черновикам сыном Снегирева, книга впервые увидела свет целиком в 2001 году[748].

1966. 25-летняя годовщина: евреи молчания на митинге

В сентябре 1965 года, на еврейские праздники, в брежневский СССР отправился Эли Визель (1928-2016) — в двухнедельную командировку от израильской газеты «Хааретц». Он встретился с сотнями советских евреев, и впечатления от этих встреч выплеснул в книгу «Евреи молчания. Мой отчет о советском еврействе» («Jews of Silence», 1966), название книги распространялось и на тех, кто, помалкивая, жил и на свободном Западе, — и стало нарицательным[749].

Был Эли Визель и в Киеве: «Киев наводит на мысли о Бабьем Яре. Киев и есть Бабий Яр». В книге запечатлелся тот страх, в котором спустя и четверть века после Бабьего Яра пребывало советское еврейство, боящееся раскрыть рот и сказать что-нибудь лишнее. Одновременно книга содержала призыв к мировым лидерам — протестовать против такой политики компартии и помогать евреям СССР в отстаивании их интересов: «Давайте не промолчим хотя бы во второй раз», — вот девиз книги.

Между тем по отношению к киевским евреям это было уже не вполне справедливо. Каждое 29 сентября, в годовщину трагедии, — походы к Бабьему Яру в одиночку и неформальные встречи там, у оврага, — пусть немноголюдные и молчаливые. Похожие встречи — в другие даты — происходили и в Прибалтике, в частности в Риге, Вильнюсе и Каунасе. Рижская еврейская молодежь в 1963-1964 годах первой стала приводить в порядок место массовых расстрелов в Румбуле, а в 1964 году даже установила на этом месте самодельный фанерный памятник[750].

Но начиная с середины 1960-х годов традиция эта приобрела дополнительный аспект. Здесь стали собираться евреи, в основном молодые, которых, помимо памяти об убиенных, объединяло еще и другое — сильнейшее желание покинуть СССР — страну, упорно отказывавшую им в этом праве, как и в праве честно и спокойно вспоминать эту трагедию. Вспоминая мертвых, отказники выступали за свободу эмиграции для живых. Власть же внимательно следила за ними, выпускала редко и неохотно, клеймила «сионистами».

Апогея это неравное противостояние достигло в 1966 году, когда трагедии Бабьего Яра исполнялось уже четверть века — 25 лет.

В тот год памятование получилось как бы двуглавым.

Первый митинг прошел 24 сентября 1966 года — ровно за день до Йом-Кипура — в память о том, что в 1941 году тот солнечный понедельник 29 сентября был и кануном Судного дня. Около 17 часов в Бабьем Яру, точнее около Еврейского кладбища, собралось около полусотни человек, пробравшихся сюда через пролом в стене Лукьяновского Польского кладбища. Автором идеи и мотором ее осуществления был Эммануэль (Амик) Диамант (р. 1937), еврейский отказник-активист, один из создателей киевского нелегального «Еврейского клуба» (между прочим, племянник Ицика Кипниса). Никто не знал, что именно полагается делать, никто ничего не приготовил, если не считать плакат на белой ткани с надписями: верхний ряд — «Бабий Яр» (на русском) и «Ицкор[751] 6 миллинов» (на иврите) и нижний ряд даты «1941 сентябрь 1966». Полотнище закрепили на кирпичной стене, и оно провисело нетронутым около недели (скорее всего, власти решили, что это разрешено Москвой). Все это было явно неожиданно для властей, отчего, собственно, милиции так долго не было.

Речей никто не произносил, но состоялось знакомство Амика Диаманта с Виктором Некрасовым: договорились о новой встрече 29 сентября, в те же 17 часов. Вот туда-то пришли уже сотни людей[752].

На первом митинге тогда снимали две группы кинодокументалистов — киевская и московская (собравшиеся поначалу не сомневались, что это из КГБ).

Киевская группа — Рафаил Нахманович и Эдуард Тимлин (с ними был еще Виктор Некрасов) — поехала на митинг, где тоже познакомилась с Диамантом. Машину они поставили вдалеке от места съемки, камеру взяли без штатива, пленку зарядили самую чувствительную (категории «Б»), снимали много и крупным планом, из-за чего Диамант даже решил, что съемку ведет КГБ.

Все, что было отснято в этот день (а это около 80 метров пленки), Тимлин отвез на студию и отдал в проявку как пробу, т. е. без оформления. Получив в тот же вечер проявленное, он спрятал пленку у себя дома («под матрас»), где она и пролежала еще около четверти века.

Съемка 29 сентября была уже совершенно другой. Нахманович и Тимлин приехали рано, около полудня, снимали без штатива. Только-только начали снимать, как подошел кагэбэшник и вежливо пригласил в припаркованную милицейскую машину: изучив документы и предъявив свои, разрешил продолжать съемку, четко, видимо, понимая, что