Узнай Москву. Исторические портреты московских достопримечательностей - Александр Анатольевич Васькин

Ознакомительный фрагмент

однако ж теперь вроде стала повеселее», – успокаивал отъехавшего в Париж Юсупова его управляющий Щедрин в 1810 году. Звериное население дворца питалось по первой категории – все свежее, с рынка и экологически чистое: орехи и изюм, виноград и сахар, морковь и огурцы, а также вкуснейшие калачи, которыми кормили два раза в день домашних собачек князя, в том числе белого пуделя. «Когда я впоследствии читал “Руслана и Людмилу”, – продолжает Милюков, – то при описании волшебных садов Черномора невольно вспомнил оранжерею Юсупова, в то время как смотрел, бывало, сквозь ее кристальные стены на покрытые снегом дворы и улицы. Из зимнего сада был особый выход в княжеский театр, на котором мне и привелось видеть в первый раз сценическое представление. Вечер этот навсегда остался у меня в памяти. Были святки… У князя в этот день был парадный обед и вечерний спектакль. В сумерки вся улица и прилегающие к ней переулки были уставлены экипажами. В огромной кухне повара, точно белые привидения, толпились перед сияющей посудой, а по комнатам сновали взад и вперед сотни лакеев, в ливрее с княжескими гербами. В столовой зале, куда мы успели заглянуть во время самого обеда, говор гостей покрывался оркестром – ив блеске бесчисленных люстр и жирандолей[4] пестрели золотом расшитые мундиры и сверкающие бриллиантами головы и шеи…

Театр был уже освещен. Меня поразила невиданная еще картина. Чем-то сказочным казалась эта обширная зала, освещенная люстрой со множеством кенкетов[5], окаймленная тройным поясом лож, уставленная рядами кресел и замкнутая каким-то ландшафтом, в котором я еще не подозревал занавеса. В среднем поясе, прямо против этой живописной сцены, выделялась большая ложа, драпированная зеленым бархатом, над которым возвышался щит с княжеским гербом. Скоро ложи наполнялись роскошно одетыми женщинами, а ряды кресел исчезали под сплошной массой мундиров и фраков. Княжеская ложа была еще пуста. В зале носился глухой, сдержанный гул. Но вдруг все замолкло; мужчины встали и обратились к зеленой ложе: в ней показался князь. Это был невысокий седой старик во фраке со звездою.

С ним вошло несколько мужчин и дам, из которых одна, как мне сказали, была танцовщица, управлявшая княжеским балетом. Только что князь сел со своими гостями, загремел оркестр, и вскоре поднялся занавес. Давали балет “Зефир и Флора”. Я в первый раз увидел театральную сцену и на ней посреди зелени и цветов толпу порхающих женщин в каких-то воздушных нарядах. Я не знал еще тогда, что весь персонал труппы – и музыканты в оркестре, и танцоры, и танцовщицы – были крепостные люди князя. Мне и в голову не приходило, что этот вельможа На крепостной балет согнал на многих фурах/ От матерей, отцов отторженных детей…[6]Я видел только, как сотни зрителей любовались танцами и дружно хлопали при появлении Флоры. Когда упал занавес, артистку позвали в княжескую ложу, где она выслушала что-то от своего властителя и поцеловала ему руку. Мне показалось это странным и неприличным».

Упомянутая Милюковым дама в княжеской ложе – это именитая французская артистка балета Фелицата Виржиния Гюллень-Сор, урожденная Ришар, танцевавшая на лучших сценах Европы – в Париже и Лондоне. В 1823 году она была приглашена в Россию для работы в Большом театре и впоследствии как балетмейстер подняла московский балет на непревзойденную доселе высоту. «Она восхитила нас, мы ни в ком не видывали такого счастливого соединения силы и приятности, чистоты и выразительности. Все движения ее исполнены жизни», – писал Сергей Аксаков. Естественно, что Юсупов немедля пригласил Гюллень-Сор управлять балетом своей княжеской капеллы, в которой в 1826 году насчитывалось 16 балерин (помимо десяти певцов и певиц). Одна из первых постановок Гюллень-Сор на юсуповской сцене – балет «Зефир и Флора», который и видел Милюков. В дальнейшем Гюллень-Сор ставила спектакли в Большом театре, преподавала в Московском театральном училище. Она нашла в России нового мужа, жила (на Петровке и Большой Дмитровке) и умерла в Москве.

Вид на дворец Юсуповых со двора

Что же касается театра Юсупова, то в Москве он считался одним из самых известных: «На будущей неделе в доме Юсупова будет по подписке французский спектакль, разумеется, что Дюкло в числе актеров, и еще какая-то прелестная француженка, недавно сюда приехавшая», – сообщал В.Л. Пушкин П. Вяземскому в начале января 1828 года.

Журналист Илья Арсеньев писал в XIX веке: «Юсупов любил театр и в особенности балет. В Харитоньевском переулке, напротив занимаемого им дома, находился другой, принадлежащий ему же дом, окруженный высокою каменною стеной, в котором помещался Юсуповский сераль с 15–20 его дворовыми, наиболее миловидными девицами. Этих девиц Юсупов обучал танцам; уроки давал им известный танцмейстер Иогель. Великим постом, когда прекращались представления в Императорских театрах, Юсупов приглашал к себе закадычных друзей и приятелей на представления своего кордебалета. Танцовщицы, когда Юсупов подавал известный знак, спускали моментально свои костюмы и являлись перед зрителями в природном виде, что приводило в восторг стариков, любителей всего изящного».

Такое скотское отношение Юсупова к крепостным актрисам пытаются оправдать некоторые его биографы. Еще в 1927 году Н.П. Кашин писал, что «Николай Борисович Юсупов, судя по всему, что делалось им для девушек его крепостного балета, вовсе не производил впечатления сластолюбца-крепост-ника». В качестве «благого дела» приводится тот факт, что Юсупов завещал дать вольную своим танцовщицам. Но вот пример, что называется, из другой оперы. Еще один завзятый театрал – граф Николай Петрович Шереметев, оцениваемый современниками как человек «прекрасно образованный, изнеженный и страстный». Увлекался не только театром в Кускове, но и женскими прелестями своих актрис. Бывало, днем оставит в одной из девичьих комнат свой платок – особый знак, а ночью приходит за ним к осчастливленной таким образом избраннице. Одной из них неожиданно повезло – она стала женой графа, известной как Прасковья Жемчугова. Отношение к актрисам как к собственности было нормой – их могли и выпороть на конюшне, и Юсупов здесь отнюдь не являлся исключением. Сатрап он и есть сатрап. Сохранилось немало интересных подробностей частной жизни князя в Москве. Так, чистейшую и самую лучшую воду для его сиятельства привозили из Преображенского – в самом деле, не пить же ему со всей дворней воду из местного колодца! Стоило это недорого – годовой абонемент на воду обходился всего в 2 рубля 30 копеек. Грязное белье князя полоскали в особой прачечной, для чего приобретался целый