Собрание сочинений в семи томах. Том 5. На Востоке - Сергей Васильевич Максимов

поблизости, хотя и небольшие, и не слишком топкие; на них озера достаточной глубины и рыбные. Ловят рыбу и в Амуре по осеням. В заезды попадаются осетры; в невода лени, таймени. Отравляли лисиц; водятся волки; змей поблизости нет; медведь не бедокурит; водится белка; продавали приезжим купцам сверху: за лисицу давали 2 и 4 рубля, смотря по времени, а больше по наличным достаткам.

Климат новых поселенцев встретил сначала недружелюбно: перехворали все; теперь, свыкшись, кое-как перемогаются.

— По родине вот тоскуется: часто же она приходит на память; а придет — и всплачешься. Там хозяйство было больше: здесь еще не успели устроиться. Сумеем — тогда может, и позабудем про родину.

Берега Амура за этой станицей опять гористы и оба покрыты исключительно одной лиственницей. На китайском берегу часто выясняются пади; в одной из них говорливо журчит ручеек, но, кажется, временный, а не постоянный: у него нет русла, и мечется он в две пенистые струи через камни.

Амур[7] (собственно Шилькар) начинает становиться шире, особенно заметно это между станицами Черняевой и Кузнецовой. В Черняевой казаки успели уже устроиться, и хорошо устроиться, хотя и живут только один год: по десятине хлеба нынешний год посеяли, огородцы раскопали; место для станицы выбрано хорошее, луговое, все в зелени. Хорошо, если на Черняевских благодетельно подействовали неудачи первых поселенцев и они поспешили взяться за ум-разум. Велика задача: в два казенных года расчистить нови, обстроиться да еще и запасами со своих полей заручиться!

Русский берег перед ст. Кузнецовой становится опять гористым; против него растянулись низменности китайского берега (а за ним пошли и горы). Из падей шумливо бегут ручьи, на берегу слышатся живые голоса: птицы чирикают, кукушка кукует. Чуется всюду заметная жизнь и замечается на самом деле, что мы поплыли теперь заметно к югу, и весна входит во всю свою силу и права. Горы продолжают держать на себе красный цвет. Казаки уверяют, что краснота их от травы; между ней чернеют камни — целые, выдающиеся в неправильных формах скалы. Две из них (за 2 версты до ст. Кузнецовой) словно остатки стен, параллельно стоящих друг к другу, как будто остатки замка, острога. Правильные четвероугольные камни, словно кирпичи, образуют ту и другую стену. Обе скалы, взятые отдельно и издалека, имеют решительную форму башен. Форма эта прихотливо видоизменяется по мере того, как наша лодка отходит от них. Гранитные стены эти несколько отошли от берега (хотя и нераздельны с ним). Так, по крайней мере, кажутся они издали, и вид на них сбоку необыкновенно красив и оригинален. Передняя стена фантастического замка, острога, ящика словно отвалилась от двух оставшихся и провалилась в воду. В середине, между обеими стенами, разбросаны камни, ютится зелень травы и даже кое-где деревья; промежуток между стенами усыпан камнями. После низменности, перед станицей, и китайский берег становится высоким, гористым, засыпанным зеленью: береза и лиственница сменяются между собой попеременно. Вскоре, в свою очередь, китайский берег, сделавшийся крутым, начал выставлять скалы, но неправильной и некрасивой формы. Русский берег превратился в низменность; из-за зелени ее виднеется уже и станица Кузнецова (бывший Анган), в 8 дворов.

Анган. Станица эта зовется так потому, что тут вблизи текут две речки этого имени, а Кузнецова — неизвестно (сам старшой объяснить не мог). Казаки переселены с Онона; нужды большой в продовольствии не чувствуют. В прошлом году пахали землю и нашли ее разрыхленной, даже приметны были в некоторых местах борозды: видимо, кто-то распахивал, если не маньчжуры, то русские казаки времен Хабарова. Нынешний год хотели было сеять, да беда стряслась: от усиленных зимних разгонов лошади к весне пали (у старшого две; у соседа его — три). Объясняют:

— Станок до Олгина большой: уедешь — да с неделю и не бываешь дома; а езда по горам трудная. Одним казна давала лошадей, другим не давала. Ищите-де свою правду — найдете; станем вот просить, что Бог даст?

Те казаки, которые выселились позднее, строят дома повыше реки, поодаль от настоящей станицы (два дома уже выстроены там).

— Так вот и велено строиться в гору.

Дальше книзу идет низменность, которую в полную воду заливает Амур. Гора отошла в зад станицы версты на три, и все это место поросло лиственницей; места болотистые. Такой же болотистой овражек залег между рекой и станицей: здесь, по всему вероятию, некогда было русло Амура. До сих пор сверкают тут длинные озерки направо и налево от той тропы, по которой шел и мне путь в селение, через кочки и по лужам в этой русловой ложбинке.

— Травы у нас хорошие, — подсказывает казак, — и места для пашен и огородов ладные. Змей нет; лисиц отравляем; про медведей не слыхать; белок кое-когда промышляем.

— Чем же вы землю распахиваете, когда у вас лошади пали?

— А друг у друга займуемся. Берем у тех, у кого остались лошади, помиловал Бог, а то и на волах обрабатываем. Да вон!

По косогору к реке действительно два вола поднимали черную землю и, как говорят, для огородов.

Местом в следующей — Ермаковой — станице казаки остаются довольны, почитают здоровым, хотя справа и подошло к самой станице болото, а на нем разлилось мелкое озерко; дальше — река рыбная. Прозвали реку Ононом — именем родной реки. Места под станицей много; траву при начале заселения жгли было, да не принялись запалы: очень густа и влажна была. К осени успели накосить сена, да стояли зимой пурги сильные: много стогов разметало. Скот, однако, кое-как перемогается. Некоторые коровы телились голышами, которые тотчас по рождении и помирали; другие коровы рожали телят с зобами.

— Я, — сказывала одна баба, — с чужого совета соседей, которые раньше нас поселились, пробовала прикладывать к зобу сало на тряпочке — помогало: зоб опадал, а видать его, однако, и по сю пору. Овцы начали ягниться на зелень (т. е. ко времени настоящей, зеленой весны).

— А как вам жилось вначале?

— Да ничего, слава богу. Сначала жили в балаганах, а по осени да при хворости кое-как печь сбили, пазы замазали. Зиму жили тепло и сыто: провизию от казны получаем, на то у нас — в селении-то — и магазея есть.

В хлебном ермаковском магазине, как и во всех других, успели завестись крысы.

— И плодущие такие, проклятые, и голодные: не усмотришь — всю муку из мешка так и высыплет, хоть и не сожрет всего. Много же этих