Антропология общения и творчества - Андрей Юрьевич Панов

может быть обращён против человека. Закон может сильно искажаться, подвергаться дурным человеческим влияниям. Самое страшное, что закон, условный и нередко извращённый, может абсолютизироваться, как может абсолютизироваться весь падший объективированный мир, и тогда уже нет никакого возврата к общению. Довлеющий в себе закон может становиться и очень часто становится силой, препятствующей всякому восстановлению общения, то есть силой смертоносной42. Вместо напоминания об общении он может стирать это напоминание. В этом трагедия и противоречивость явления закона. Но это лишь значит, что закон есть творение человека и находится во власти свободы человека.

Всякая абсолютизация закона и означает, как ни парадоксально, отмену закона, такое действие человеческой свободы, которое означает ещё более глубокое падение, чем то, которое привело к появлению самого закона. Но человек часто лукаво не хочет признавать, что именно он сам, по существу, и является создателем закона. То, что Бог в духовной свободе сообщает человеку, и что впоследствии может быть положено в основу закона, не есть ещё закон, а акт общения. Но человек хочет сакрализовать объективированный закон, сделать его надчеловеческой силой, которая выше и больше отдельного человека: закон приписывается то Богу, то государству, то обществу, то роду. Сакрализация и абсолютизация закона вызвана глубочайшим страхом. Человеку может показаться, что признание относительности закона приведёт к тому, что его не будут исполнять, и это привёдет к всеобщему хаосу и смерти. И потому человек, оказывается, больше боится хаоса и смерти, чем хочет вернуться в общение с Богом. Испуг, борьба за собственное существование оказывается первичной и главной реальностью, которая поглощает всё остальное, и человек остаётся наглухо замкнут и закрыт в себе, в чём и состоит, на глубине, грехопадение. Но без риска и даже опасности для этого, падшего мира невозможно прорваться к миру новому, преображённому.

С течением исторического времени, однако, человек всё больше приходит к осознанию относительности закона, особенно это справедливо для народов христианской культуры. Но это крайне редко сопровождается следующим шагом — вхождением во вновь приоткрывшееся в Духе и Истине общение с Богом. Часто это означает, что человек лишь довольствуется относительностью закона, поскольку на вершинах цивилизации уже во многом проходит страх и происходит индивидуализация закона. Родовые внушения закона уже вжились в человека на уровне его инстинктов. Действует закон и на более утончённом уровне очень развитой социализированной культуры. Но закон как доминирующая сила, как основная парадигма мышления, остаётся и здесь в человеке. Человек не вырывается из плена добра и зла, правильного и неправильного даже когда ставит их под вопрос, даже когда хочет испытать злое и неправильное. Единственный же выход здесь — в восхождении к тому, что породило закон, в возвращении к духовному общению в любви, изнутри которого свобода непрестанно действует и определяется как свобода творчества в общении. Для этого и нужно пробуждение духа в человеке, как и его логосного начала. Закон существует и действует в человеке постольку, поскольку он в падшем мире ещё лишь отчасти проникает в общение с Богом, лишь отчасти прорывается к преображённому миру, в котором есть только общение в любви. Творческое общение и есть "исполнение" закона. Доброе, хорошее, правильное, должное и есть, в конечном счёте, само это общение, его сокровенная реальность, в которой все эти внешние категории закона оказываются не нужны, ибо претворяются в само живое и непосредственное чувство общения, видение Другого и любовь к Нему.

Ценности и совесть

В своём отношении к общению и к миру, в творческом акте и во всяком действии, внутреннем и внешнем, человек всегда совершает творчество ценностей, то есть оценивает, даёт оценку, определяет качество, выявляет смысл. Ценности проливают свет на всё существующее, и творчество ценностей есть качество общения и качество восприятия другого. Это не оценивание в дурном, эгоистическом смысле, хотя ценности могут вырождаться и до такого уровня. Высшие ценности имеют духовное происхождение, они исходят из экзистенциальных глубин общения и творчества, из активности духа и логоса человека. И поэтому ценности определяют работу сознания. Ценности стремятся к застыванию и статичности, но в действительности всякая ценность есть непосредственное оценивание, которое совершается либо творчески и свободно, либо в соответствии с данным и затвердевшим принципом и моральной нормой. Процесс оценивания и есть то, что называют деятельностью совести. В определении совести есть акцент совместности, она рождается и возникает из общения, поскольку всякое оценивание, т. е. полагание ценности, есть творческий акт, совершающийся всегда внутри общения. Но ценности, как и совесть в целом, имеет тенденцию в падшем мире к объективации и социализации. Совесть социализируется, и поэтому ценности перестают пониматься динамически, но воспринимаются как статичная, раз и навсегда данная догма. В социализированной совести как бы теряется память о том, что ценность изначально совершается в общении как творческий акт, что она не просто внешне налагается, как общий принцип, на каждую конкретную ситуацию, но и творится в ней. Пробуждение экзистенциальных глубин совести означает свободный, творческий акт оценивания, совершающийся в глубине общения человека с Богом. Поэтому совесть часто и воспринимают как голос Божий в человеке, как пророческий голос.

В глубочайшем смысле невозможно в один ряд поставить ценности, с одной стороны, свободы, добра, красоты, любви, истины, и Бога и человека — с другой. Против того, чтобы считать Бога одной из ценностей в ряду других, справедливо восстаёт человеческая совесть43, то есть то самое первоначальное, что и производит ценности. Добро, красота, любовь, истина — это абстрактные и производные ценности, они уже плод рефлексии, и они производны от Бога и от человека как первичных реальностей, как духовных субъектов. В действительности есть только ценность Бога и ценность человека, причём это не ценность абстрактного Бога, но конкретного, живого Бога, как и не ценность абстрактного человека, но конкретного и живого человека. Более того, обобщённо можно сказать, что существует только ценность конкретного субъекта, живого существа, живого не просто в биологическом, а в духовном смысле. Но открывающаяся взору глубина Бога и глубина человека, как великая драгоценность, начинают играть многими гранями, качествами, которые ограниченный разум пытается назвать, определить, обозначить слабыми словами, которых всегда не хватает, и которые так далеки от той реальности, которую они описывают. Но в историческом опыте человека эти понятия объективируются как отдельные ценности, то есть они могут отчуждаться от своего источника, становиться самодовлеющими и самодостаточными в сознании людей, и принимать все те привнесения и искажения, которые неизбежны для всех абстрактных объективированных понятий и идей. Более всего трагично то, что