Разлучница между нами (СИ) - Барских Оксана

Я знаю, что спорить с Машей бесполезно. Она фанат готовки, и это ее способ поддержать близких, так что я просто киваю, и вскоре мы с Адель и Светой у бассейна остаемся одни.

Адель почти сразу выходит из бассейна, периодически поглядывая на Свету, и садится на соседний шезлонг.

– Мам, это правда? Вы с отцом разведетесь?

Ее голос дрожит, а глаза на мокром месте, и я чуть наклоняюсь вперед, прижимая ее к своей груди. Несмотря на то, что она всё знает, она никак не желает принять реальность.

– Правда, цветочек, но вас это никак не коснется. Вы всё равно наши дети.

Дочь у меня довольно чувствительная и вряд ли примет наш развод с Антоном. Вот только вместо ожидаемых с ее стороны слез ее плечи напряжены, а сама она отстраняется и отводит виновато взгляд, словно ей есть что скрывать.

– Уже коснулось, – как-то странно усмехается она.

Воцаряется недолгая тишина.

– Когда вы разведетесь, нам придется выбирать между вами, верно?

– Вы с Тимом совершеннолетние, так что…

– Я подслушала ваш разговор с отцом через камеры, пока вы недавно говорили с бабушкой, – говорит она и опускает взгляд. – Я знаю, что он сказал по поводу нас. Что оплатит нам учебу и на этом всё. А вам со Светой только алименты.

Я застываю и хмурюсь. Мне не нравится, что дочь лезет не в свое дело, но затем она говорит то, что заставляет меня оцепенеть.

– Отец обещал купить мне студию звукозаписи. Ты сильно обидишься, если я перееду к нему?

Когда Адель была маленькая, меня умиляла ее любовь к прекрасному. Она с детства была тем еще эстетом и модницей, любила петь и танцевать, и я всегда знала, что из нее вырастет творческий человек, склонный к эпатажу.

Но и в самом страшном сне я не могла и представить, что ее стремление к славе затмит ей разум.

– Отец обещал купить мне студию звукозаписи. Ты сильно обидишься, если я перееду к нему? – говорит она и хлопает глазами так невинно, словно ей пять, а не двадцать лет.

Я же замираю и молчу, даже не зная, что в такой ситуации я должна сказать.

Ни одна мать не обрадуется, услышав подобное от своей плоти и крови.

Будь ей тринадцать, и в суде бы она сказала, что любит больше отца и потому хочет остаться после развода родителей с ним, это бы задело меня не так сильно, как ее нынешнее предательство.

Как бы я не хотела оправдать ее или закрыть глаза на обиду, вызванную ее жестокими словами, они проникают мне в самое сердце. И сказаны они так просто, словно мы говорим о погоде, оттого и ранят сильнее, буквально вспарывая все мои внутренности, ведь она даже не понимает, что сейчас делает. Не осознает, какую боль мне причиняет.

– Адель, – произношу я, наконец, когда горло перестает резать от горечи, а глаза уже не слезятся.

Всё это время я смотрю в глаза старшей дочери и понимаю вдруг, что не вижу там своего отражения. Будто в ее душе и сердце для меня нет места. Всё уже занято другими.

– Мам, там отец пришел, – раздается сзади голос Тимофея.

Он подкрадывается так незаметно, что я вздрагиваю. Так сильно погрузилась в себя, что ничего не замечала вокруг.

Я оборачиваюсь и поднимаю взгляд на сына. Тот замечает мой вид, хмурится и переводит взгляд на Адель. Мрачнеет, словно видит что-то, что его беспокоит, но я не хочу его вмешательства. Достаточно и того, что нам предстоит серьезный разговор насчет видео.

– Присмотри за Светой, чтобы она не зашла в дом, – говорю я Адель, не оборачиваясь к ней, так как видеть ее мне сейчас слишком больно. Она наносит мне рану, от которой я вряд ли скоро оправлюсь. Одно дело, когда изменяет муж, и совсем другое – когда твоему ребенку всё равно на твои страдания.

– А ты, Тим, завари чай в гостевом домике, там всё есть, горничная вроде оставляла, и принеси его девочкам. Уже вечереет, скоро будет прохладно. Долго в бассейне не плавайте.

Я хочу отвлечь сына, чтобы он не вмешивался в наш разговор и не лез к Антону. Опасаюсь, что на этот раз придется разнимать драку между отцом и сыном.

– Лучше я составлю тебе компанию, мам. Хочешь, выгоню отца. Ему тут больше делать нечего.

Голос сына звучит напряженно, да и сам он источает гнев, который грузом ложится на мои плечи, и без того загруженные моими собственными растрепанными чувствами.

– Прекрати, Тим. Это между родителями, не вмешивайся, – неожиданно говорит ему Адель, пока я надеваю тапочки.

Делаю это медленно, не особо горя желанием снова говорить с мужем, но с этого ракурса прекрасно видно, что Антон садится на диван около лежащей там матери и будто не собирается скоро уезжать.

Видеть его мне не хочется, но и сидеть около бассейна в ожидании, когда же он уедет, я не могу. В конце концов, это и мой дом тоже, так что прятаться я не собираюсь.

– Сама не лезь, Лина, – одергивает сестру Тимофей, повышая на нее голос, и я едва ли не стону, осознавая, что и между ними скоро возникнут очередные споры.

– Сколько раз говорила, не называй меня так! Я Адель! – шипит на него дочь, а я ухожу, оставляя их одних.

Антон замечает мое приближение и с невозмутимым видым наблюдает за тем, как медленно я иду в сторону дома. Чувство, словно мои руки одеревенели, и я неловко двигаю ими, не зная, куда их деть.

Перед самой дверью я спотыкаюсь о порог и чертыхаюсь, что не ощущаю свое тело своим, но быстро беру себя в руки и вхожу внутрь, тихо закрывая за собой дверь обратно. Ни к чему, чтобы дети что-нибудь услышали.

– Почему ты не вызвала скорую, Дина? – начинает разговор с наезда Антон. – Матери плохо, а вы все у бассейна прохлаждаетесь? Что, не напраздновались еще?

Его переполненный ядом тон вызывает у меня протест. Я сжимаю челюсти и приподнимаю подбородок вверх, глядя на мужа сверху вниз. Будь это правдой, его слова спровоцировали бы у меня стыд, но я прекрасно знаю, что ее здоровье – это ее провокация, чтобы вернуть сына в дом, к ней под бок.

– Не вали с больной головы на здоровую, Антон. Если не можешь уследить за матерью, то обвиняй в ее состоянии лишь себя одного. Это ты променял ее на свою любовницу и уехал. Это ты допустил, чтобы ее сын приехал и устроил тут скандал, кидаясь на Евгению Петровну.

– Семен уважает свою бабушку и не стал бы этого делать. Если к кому он и приезжал, так это к тебе, – оскаливается Антон, а вот я ухмыляюсь прямо ему в лицо, держа дистанцию.

Он никогда не поднимал на меня руку, но я боюсь подходить ближе.

– То есть, если бы Семен кидался на меня, то это было бы, по-твоему, нормально? Ничего страшного?

Я прищуриваюсь и складываю на груди руки, глядя на Антона невозмутимым холодным взглядом. В глубине души мне хочется лечь в кровать и свернуться калачиком, но я держусь из последних сил, не собираясь показывать ему слабости.

– Прекрати клеветать и переворачивать мои слова. Если имеешь что против Фаины и ее детей, говори мне всё в лицо, а их не трожь. Не падай так низко.

От обвинения Антона, брошенного мне в лицо, я буквально теряю дар речи. Изначально хотела выгнать его поскорее, чтобы он не мозолил мне глаза, а сейчас даже пошевелиться не могу, чтобы толкнуть его к выходу силой. И мне уже плевать на то, что на диване лежит притворяющаяся свекровь.

Пусть она и поддерживает меня, но я не дурочка и осознаю, что всё это – ширма, за которой она скрывает неприязнь к Фаине. И ей не важна я, просто она хочет, чтобы Антон остался в семье и не позорил ее тем, что бросает нас и уходит к женщине с нагулянным до брака ребенком, к тому же, вдове ее младшего сына.

– Уходи, – говорю я, наконец, не собираясь вести с ним какие бы то ни было беседы. И уж оправдываться я точно не буду, как и в чем-то его убеждать.

Евгения Петровна уже давно не лежит, а сидит и переводит озабоченный взгляд с меня на сына и обратно. А как только слышит, что я выгоняю Антона, резко встает, опровергая собственные же слова об инфаркте.

– Дина, что ты делаешь? – произносит она довольно бодро и недовольно. – Антон, не мели чепухи, никто не покушался на Семена. Это он приехал и устроил тут скандал.