Полный спектр - Тери Нова

Он вносит огромную стопку контейнеров, хмурясь при виде Уэйда, лежащего на больничной койке. К счастью, врачи извлекли обломки дерева, зашили раны и уверили, что повреждения не настолько серьезны, чтобы нанести существенный вред. Они обещали отпустить Уэйда через сутки, но велели присматривать за ним и не давать совершать безумные вещи, например, такие как те, что занимают девяносто процентов его привычной рутины.

Элси была так любезна, что принесла мне новую обувь, понятия не имею, как она вообще узнала размер. Хотя… если задумываться о всей той новой одежде, что развешана в нашей квартире, все вроде бы становится на свои места. Никто не задает мне неуместных вопросов, вроде «кто ты такая?» или «какого черта тебе здесь понадобилось?», за что я по-своему благодарна.

Водоворот людей, входящих в палату и выходящих из нее по кругу, все никак не заканчивается. Я так устала, что периодически встаю, выполняя странные действия типа смены воды в графине, к которой даже никто не притронулся, или расхаживания туда-сюда на затекших ногах, чтобы раны на них отвлекли меня болью, не давая погрузиться в мысленный хаос.

Уэйд просыпается ближе к утру, и почти все это время они с ребятами обсуждают случившееся, составляя план нападения на базу «доберманов». Проблема в том, что никто до сих пор не знает ее местонахождение. Мою щеку то и дело обжигает теплом его взгляда, пока веду внутренние дебаты, не решаясь покинуть палату, опасаясь, что в этом случае он вырвет подключенные капельницы и побежит следом. Видит бог, я сейчас так разбита, что просто хочу упасть в постель и проплакать несколько часов, а может быть, дней, пока наконец не вырублюсь.

К девяти часам все расходятся, оставляя нас наедине, это слишком напоминает день, когда я очнулась в такой же палате дезориентированная, ощущения схожи, но теперь мы поменялись местами.

—Ты не можешь злиться, когда сама не была честна, – напоминает Дороти, прежде чем кто-то из нас двоих откроет рот и прервет неуютную тишину.

Если минуту назад я еще думала, что скучала по ней, то теперь глубоко убеждена, что пора записаться на прием к психиатру и всерьез обсудить свое ментальное здоровье. Мне нужно выудить ее из головы, раз уж она решила сопереживать моему ненастоящему жениху.

– Я бы согласился на ничью и не слишком сильный удар коленом по яйцам, – говорит Уэйд, поворачиваясь в мою сторону.

Его намек очевиден – мы оба облажались, но он гораздо сильнее, Уэйд точно так же вправе злиться на мою ложь, но он не знает всего.

Мне было шестнадцать, когда я приняла это дурацкое решение, но даже будь не прижата к стенке, я бы сделала это снова, ведь в конечном итоге мои действия спасли ему жизнь. Я не особо верю в судьбу, вспоминаю о Боге только в моменты, когда кажется, что другого спасения нет, а наивысшей силой считаю кулаки, они никогда не подводят и им не надо возносить мольбы. Но прямо сейчас, помимо необходимости надрать ему задницу и слабой веры во вселенский замысел, который свел нас вместе, решаю, что должна взять паузу.

Уэйд

Ремеди суетилась вокруг с момента моего пробуждения, как будто ей нужно было чем-то заняться, нет сомнений – эти стены душат ее так же, как меня. Я ненавижу больницы и запах бессилия, а сейчас он особенно едкий, ведь она сидит так далеко, что кажется почти недосягаемой. Тишина в палате только усиливает мою нервозность, лучше бы она душила меня подушкой, говоря вслух все, что творится в этой маленькой прекрасной голове.

Ее лицо за ночь совсем осунулось и побледнело, под следами сажи проглядываются несколько ссадин, и я начинаю волноваться, спала ли она вообще, скорее всего, нет. Ремеди снова и снова прокручивает на пальце кольцо с бриллиантом, я не могу перестать смотреть на нее, опасаясь, что она снимет его и швырнет мне в грудь.

К моему удивлению, Ремеди поднимается с дивана у окна и идет прямо ко мне, аккуратно усаживаясь на край кровати и поднимая мою руку еще до того, как это сделаю я сам. Мое лицо непроизвольно морщится, таблетки периодически перестают действовать, и я тоже недостаточно спал.

– Тебе больно? – спрашивает Ремеди, прижимая мою ладонь к своей щеке. Ее водянистые глаза изучают мое лицо, и что-то в этом взгляде пугает меня до чертиков.

– Немного. – На самом деле физические увечья даже близко не так страшны, как боль, которую она может причинить словами.

– Хорошо, – говорит Ремеди, поворачиваясь к ладони, чтобы оставить в центре ее поцелуй. Ее нижняя губа дрожит. – Потому что мне тоже.

И она отпускает меня, давая руке упасть, ее внимание теперь сосредоточено на стене, на точке где-то над моей головой, а я уже знаю, что будет дальше. Но мой мозг все никак не может решить, что больнее – терять кого-то, кто умирает, или того, кто уходит из твоей жизни добровольно. И то и другое кажется одинаково невыносимым.

– Я просто хотел дать нам шанс. – Это по-прежнему не совсем правда, но у меня нет времени, чтобы достучаться до нее объяснениями, поэтому хватаюсь за единственный весомый аргумент.

– Я знаю. – Ремеди понимающе кивает и поднимается, целуя меня в переносицу, ее теплые губы влажные от слез. – Постарайся поспать.

Она отстраняется, забирая с собою не только тепло, а когда оборачивается к двери, замирает, превращаясь в натянутую струну. Ее плечи и лицо так напряжены, что я сразу же смотрю в том направлении, замечая полковника, стоящего на пороге. Нужна всего секунда, чтобы провести оценку его укоризненного взгляда, направленного на Ремеди; к счастью, несмотря на свою скованную позу, она смотрит на него с непоколебимой силой.

Не говоря ни слова и не опуская головы, Ремеди проходит мимо Роддса, покидая палату.

С ее уходом пустота внутри меня становится всеобъемлющей, словно внутри тела больше нет ни мышц, ни костей, а то, что отдается болью в груди и спине, отмирает. Полковник переступает порог, медленными шагами направляясь к окну, теперь я все чаще замечаю в Элси некоторые его черты.

– Моя дочь ужасная актриса, больше не поручай ей шпионаж.

– Может быть, не всем суждено пойти по твоим стопам, – едко отвечаю на попытку ткнуть меня носом в дерьмо.

– Когда-то давно я