Внутри - Катрин Корр

— Постой, мам, — перебиваю, сложив на столе руки, — значит, Виталина попросила вас удочерить девочку, которую оставил сиротой брат её мужа?

— Они с Виктором чувствовали себя виноватыми. Он хотел отказаться от выборов, снять свою кандидатуру, ведь рано или поздно всем стало бы известно, что его родной брат — убийца, лишивший жизни трех девушек, у одной из которых была маленькая дочь. У девочки не было родственников, подругу её матери расчленили, а в это время та девочка, возможно, всё видела. Это был бы громкий скандал и нашлись бы люди, которые обвинили бы во всем именно Виктора — бессовестного брата, который зазнался, забыл свои корни, оставил родного брата, а тот просто сошел с ума и убил молодых девушек. Насколько бы чистой ни была репутация человека, стоит только одной крошечной темной капле коснуться её, она моментально становится серой, и вернуть ей первоначальный вид не удастся больше никогда.

— Почему они сами не удочерили её, а попросили вас?

— Потому что для такого человека, как Виктор Юр, с его известностью, статусом и положением необходимы определенные предпосылки: легкий намек на желание взять ребенка из детского дома в каком-нибудь интервью, через несколько месяцев принять участие в благотворительной кампании для детского дома и так по цепочке, пока в сознании общественности не укоренится эта идея. Решение, принятое с бухты-барахты, вызовет ряд вопросов. Да и человеческий фактор нельзя исключать: сотрудники различных ведомств были бы в курсе, что мэр спешит удочерить девочку, оставшуюся без мамы, а её мама была убита его родным братом — сенсация! А нашему с отцом решению никто бы не удивился: вся страна знает, что папа оперирует детей и взрослых, берется за самые сложные случаи и нередко проводит операции бесплатно. А я уже много лет помогаю непростым детям и их любящим и порой отчаявшимся родителям. Я не могу и дня прожить, чтобы не принести им пользу. Поэтому, когда мы с отцом изъявили желание удочерить девочку, которую обнаружили на месте жестокого убийства, вопросов к нам не возникло. О судьбе её мамы людям было известно немного: уехала заграницу и, к несчастью, погибла. Как и почему — значения не имело, поскольку девочка осталась сиротой, а мы с отцом решили помочь ей не потеряться в этом огромном и безжалостном мире. Мы полюбили её с первого взгляда. Связи, полезные знакомства и наше с отцом положение в обществе позволили нам значительно ускорить процесс. Адель и дня не провела в детском доме. Так у тебя появилась сестра.

Прячу лицо в ладонях, а потом запускаю все десять пальцев в волосы, желая вырвать их с корнями.

«Это всё из-за Богдана. Это из-за него я слышу это… Эти звуки, голос… Я не хочу ничего знать о себе! Не хочу, не хочу!»

— Адель когда-нибудь интересовалась своим прошлым? Что с ней случилось? Где её родители?

— Первое время она была очень молчаливой. Мы с отцом преподносили информацию осторожно и дозировано: "Несколько дней ты поживешь в нашем доме, он у нас большой, и тебя ждет твоя собственная комната. Нравится ли тебе у нас? Если да, то ты можешь здесь остаться. Мы бы хотели, чтобы ты жила здесь с нами". Когда все документы были готовы, а Адель более-менее привыкла к нам и новой жизни, мы с отцом решили поговорить с ней о том, почему она оказалась у нас. Но Адель попросила этого не делать. Она сказала, что знает: у нее никого нет, а когда у детей нет родителей, то их отправляют в детский дом, как бездомных животных в приюты, и те будут вынуждены ждать чуда. Сказала: "Если я вам нравлюсь и не доставляю хлопот, — рассказывает мама, шмыгнув носом, — то я бы хотела здесь остаться и стать вашей дочерью. Я не буду вам мешать. Буду учиться на одни пятерки. А ещё буду тише воды и ниже травы". Я всегда боялась, что она может вспомнить те жуткие дни, проведенные в шкафу без еды и воды…

Выхожу из-за стола и подхожу к мойке. Споласкиваю руки холодной водой и умываюсь, чтобы хоть немного остудить пожар, рвущийся изнутри.

— Я боюсь, что сейчас она может находиться там, — произносит мама. — Вдруг её сознание проживает то прошлое, память о котором на много лет отключила психика? Вдруг, когда она очнется, то будет помнить всё, и ей будет так больно…

— Мы не знаем этого наверняка. Возможно, Адель просто спит и не видит ничего, кроме непроглядной темноты.

— Как я не увидела? — спрашивает она себя. — Как не поняла, что Богдан одержим ею? Я столько раз говорила ей, какой он чудесный, какой внимательный и заботливый, что ей стоит присмотреться к нему, а она… Она столько же раз говорила, что он ей не интересен. А я не слышала. Жаль, что ей досталась слепая и глухая мать.

— Ты лучшая мать во вселенной, — говорю я, протирая лицо вафельным полотенцем. — И Адель думает так же. Поверь мне.

— Вы подружились, да? — смотрит она на меня с улыбкой, которая дается ей с трудом.

Я её люблю, мам. Люблю так сильно, что сердце в моей груди отмирает по кусочку без нее.

Сглотнув и виновато опустив голову, отвечаю:

— Да. Неужели ты думала, что будет иначе?

— Спасибо тебе, дорогой. Я очень ценю твое присутствие, внимание и поддержку. И я уверена, что Адель тоже это чувствует.

— Думаешь? — вырывается у меня всего одно слово, переполненное до краев блестящей, как водная гладь в лучах солнца, надеждой.

Взгляд мамы замирает на мне в немом непонимании. Слышу шорох в стороне и тотчас переключаю внимание на отца, появившегося на кухне.

— Как вы тут? — спрашивает он, пожав мне руку. — Ника, как себя чувствуешь?

— Уже лучше, дорогой. Как прошла операция?

— Превосходно, — садится он рядом с ней. — Мальчишка будет бегать и играть в футбол.

— Горжусь тобой.

— Как там наша соня? Случайно не спрашивала обо мне?

Мне нравится смотреть на родителей, на то, как трепетно и уважительно они относятся друг к другу даже в самые темные и непростые времена. В их сердцах нет места обидам и обвинениям, они не ищут виноватого друг в друге, хотя очень часто большая беда становится причиной разлада между близкими людьми. Они просто любят и держатся за руки, укрепляя и усиливая надежду на чудо.