Запрещенные слова. книга 2 - Айя Субботина

— Павел Дмитриевич, я бы никогда не обратилась к вам за помощью, если бы был какой-то другой вариант. - Сглатываю, чувствуя на языке противное послевкусие казенных слов. - Не могу позволить, чтобы из-за меня…

— … чтобы из-за вас он разрушил свою жизнь, - заканчивает Форвард.

Я вот-вот скукожусь как лягушка, под его проницательным взглядом.

— Я не смогу потушить огонь, Майя, пока в него подливают бензин. - Несмотря на все тот же спокойный тон, не могу отделаться от мысли, что вот он - момент, когда вынесен приговор нашему с Дубровским будущему. - Резник - пидарас, но не дурак.

Я вскидываю голову, слегка удивленная таким неожиданным «лексиконом» в его обычно кристально книжной речи. От Славы слышать что-то подобное - привычно и даже как-то… интересно, а в некоторые моменты еще и очень приятно. Но его отец впервые позволяет себе мат, и звучит это… странно. Возможно, он на самом деле более зол, чем пытается показать?

— Он редко заходит на чужую территорию, без козырей в руках. И сейчас вы, Майя - его главный козырь против моего сына.

— Звучит как будто вы знаете его лучше, чем может показаться, - все-таки позволяю себе единственное за весь наш разговор замечание. Даже не жду ответа - не царское это дело, посвящать меня в такие тонкости.

— Я всегда знаю больше, чем людям хочется думать, я мог бы знать. - Это одновременно и ответ на мой вопрос - и завуалированный намек, что как бы я не старалась - больше, чем мне нужно знать, он все рано не скажет. - Хочу чтобы бы понимали, Майя. Описанная вами ситуация… намного более неприятна, чем вы можете себе представить. Поэтому я крайне ценю, что вы смогли справиться с чувствами, включили логику и здоровый прагматизм, и пришли ко мне. Говорю это совершенно искренне.

Как будто от этого мне может стать легче.

— Я знаю своего сына, — продолжает Форвард, на этот раз как будто позволяя себе слабость добавить в интонации толику горечи. - Вячеслав… склонен думать о людях лучше, чем они заслуживают. И это ни в коем случае не выпад в ваш адрес - просто констатация факта, что из двух вариантов, он всегда выберет менее логичный, руководствуясь сердцем, а не головой. Если он узнает, что вам угрожают из-за него, он не будет стоять в стороне, а обязательно бросится вас защищать. Пойдет напролом, не думая, что такая выходка будет стоить ему карьеры и блестящих перспектив. Просто чтобы доказать, что он - не такой, как я.

На моем языке вертится: «По-моему то, что он не такой как вы - очевидно даже случайным прохожим». Но я в который раз за наш тяжелый разговор, напоминаю себе, ради чего сюда пришла, и что дергать за усы единственного человека, который может защитить Славу от Резника - абсолютный эгоизм

— В жизни моего сына уже была женщина, которая чуть не стоила ему всего. - Он определенно имеет ввиду Алину, но смотрит почему-то на меня, как будто видит во мне ее логическое продолжение. - Я не позволю, чтобы это повторилось. Но, конечно, я выполню вашу просьбу, если вы, Майя, проявите… благоразумие.

Форвард как будто подводит черту под всеми вариантами, оставляя единственный - самый правильный, единственно верный. Я знала об этом еще ночью, или сразу после разговора с Резником. Или даже до того, как разрешила себе слабость провести со Славой те выходные. Как будто уже тогда подсознательно понимала, что это не продлится долго, что у нас все так хорошо потому что - не по-настоящему…

Мне нужно исчезнуть из жизни Дубровского, но не называя истинной причины.

Форвард не говорит этого вслух. Зачем, если и так все максимально очевидно?

Я должна сама убрать тот бензин, который подливают в огонь.

Я и есть тот бензин.

Поднимаюсь, держу голов вздернутой, словно в меня всадили спицу и согнуть шею - непосильная, смертельная задача. Внутри жжется. Сердце бьется медленно, каждым тяжелым ударом вколачивая в меня отчаяние.

— Я надеюсь, вы действительно это сделаете, - смотрю на него сверху вниз.

— Он был моим сыном до того, как вы стали его любовницей, - парирует Форвард, явно слегка взбешенный моим недоверием. Но мне плевать, даже если я задела его эго. Даже если, возможно, сделала это нарочно. - Какими бы ни были наши отношения, я сделаю все для его блага.

— Спасибо, Павел Дмитриевич, - я медленно выдыхаю, чувствуя себя котлом, в котором слишком много внутреннего давления, и приходится срочно стравливать пар, чтобы не взорваться к чертовой матери. - В понедельник я пришлю вам официальное письмо с просьбой отстранить меня от участия в «Синергии».

— Разве я просил вас об этом, Майя? - останавливает в спину его голос, же когда я успеваю сделать пару шагов по дорожке. - Да остановитесь вы, черт подери!

Продолжаю упрямо идти. Не знаю, откуда во мне берется этот юношеский максимализм, но даже несмотря на слова Форварда, звучащие почти в приказном тоне, продолжаю переставлять ноги. Возможно, даже быстрее, чем следует - не от маньяка же я бегу, в конце концов.

Но он догоняет, перегоняет, выходит наперерез и удерживает меня за руку которую я освобождаю парой нервных рывков. Отступаю на шаг или два, увеличивая расстояние между нами.

— Все, простите! - Мужчина поднимает ладони верх, давая понять, что руки на виду и больше он и пальцем меня не тронет.

Такой… знакомый жест. Он, конечно, не эксклюзивный, но что-то в нем абсолютно точно именно такое же, как и у Славы. И это становится очередной точкой боли. Чтоб сдержать ее, закусываю щеку изнутри - до крови.

Как же я буду жить без тебя, господи?! Как?!

—Майя, послушайте, - голос Форварда как будто доносится через толстое стекло, - чтобы вы там себе не придумывали - я выбрал вас за ваши профессиональные качества. За ваш стиль. За то, что в отличие от многих, вы не трепещете перед оранжевыми штанами, не склонны к панике и у вас почти всегда есть как минимум один рабочий вариант решения любой, даже многодневно возникшей идеи. Мне в этом проекте нужны именно такие люди.

— То есть дело совсем не в том, что… я просто оказалась слишком сложной добычей? - Меня несет. Знаю, что не