Бывшие. Жена для чемпиона - Анна Олеговна Ковалева

Элегантный дизайн и голубые камни, как раз под цвет любимых глаз.

Покупаю, не раздумывая. Хотя даже не знаю, примет ли бывшая жена этот подарок. Но не купить не могу.

Приезжаю в кафе на пятнадцать минут раньше и занимаю наш столик. Он расположен очень удобно, чуть в отдалении от остальных и как бы в небольшой нише.

Никаких чужих ушей и глаз. Полное уединение.

И чудесный вид за окном. Куда же без этого.

Маша опаздывает, но я сижу и жду. Заказываю чашку кофе и смотрю в окно, погрузившись в свои мысли.

Прогоняю в голове те слова, что хочу ей сказать. Так, чтобы она поняла и приняла мои объяснения.

Время тянется безбожно медленно, а мои нервы словно на кулак наматываются. Ожидание становится мучительной пыткой.

Но вот звякает колокольчик, и Маша появляется в зале. Я сижу так, что сразу ее замечаю.

Красивая такая.

Волшебная. Нереальная. Единственная и неповторимая.

Собранные на затылке светлые волосы, темные брюки, зеленая блузка и жакет, идеально подчеркивающие фигуру.

Глаз оторвать невозможно.

— Привет, — говорю хрипло, когда Машка присаживается напротив.

— Привет, — выдыхает она.

— Это тебе, — указываю на лежащий на подоконнике букет.

Машка смотрит на него лишь мельком, а потом качает головой, отчего сердце в груди тревожно сжимается.

— Не стоило, Арс. Правда не стоило.

— Заказывать что-нибудь будете? — спрашивает подошедшая официантка.

— Латте с двойным карамельным сиропом. Это все.

— Хорошо.

Чувствую неладное. Всеми фибрами души ощущаю, что Маруська от меня ускользает. Лицо отстраненное, безэмоциональное.

Словно маску на себя надела.

Мне это пиздец как не нравится. Поэтому я тороплюсь начать разговор. Извиняюсь за свое поведение, выговариваю все, что лежит на душе.

Пытаюсь объяснить, как она мне дорога. Что никого, кроме нее, в моей жизни больше не будет.

— Я не вру тебе, Маш. Наш развод был самой большой ошибкой в моей жизни. Это словно помутнение какое-то. Я хотел бы всё изменить, вернуться в прошлое и всё исправить, но…

Про роль отца в этой заварушке я умолчал. В конце концов, решение о разводе принял я, а не он. И вся вина лежит на мне.

Я мог послать батю к чертям тогда, но пошел у него на поводу как осел на веревочке. И перекладывать на него вину будет совсем уж ребяческим поступком.

— Ладно, допустим, ты и правда жалеешь. — Маруська вздыхает и смотрит на меня своими голубыми глазищами. Словно душу из меня ими вынимает. — В какой-то мере я тебя понять могу. А теперь посмотри на все моими глазами.

— Маш, я не совсем понимаю.

— Шесть лет прошло после нашего развода, Арс. Шесть. Три из которых ты развлекался с другими женщинами. Не думаю, что ты мучился угрызениями совести во время секса или после.

— Маш. С ними было совсем не то…

— Просто физиология, да? — Машка невесело усмехается. — Нет, Харламов. Не все можно списать на физиологию. Ты говоришь, что тебе больно видеть меня с Некрасовым? А мне больно было видеть вереницу твоих подружек на страницах журналов. Да, я понимаю, ты имел полное право сношать кого угодно, как и где угодно, мы ведь были в разводе. Но боль-то это не снимает, понимаешь? У меня сердце захлебывалось слезами каждый раз, когда я видела тебя с очередной пассией. Но я пережила все эти болезненные всплески, переболела, склеила себя и настроилась на новую жизнь. И тут ты со своими сожалениями появился. Еще бы через лет двадцать пришел с такими претензиями. Вообще было бы чудесно.

Маша продолжала говорить, говорить, говорить. И чем дольше она говорила, тем большим дерьмом я себя чувствовал.

Кажется, впервые я понял и ощутил на себе ее боль. Каждое ее слово рикошетило по мне, вызывая болезненные спазмы.

Да и на лице все прекрасно читалось. Напускное безразличие исчезло, и я увидел весь спектр негативных эмоций на любимом лице.

И этими эмоциями Маруська щедро делилась со мной. Выплескивала их мне на голову, а словами просто наотмашь била.

Когда она, наконец, выдохлась и замолчала, я почувствовал себя полным уродом.

Если так судить, я и правда должен ее десятой дорогой обходить. Потому что не заслуживаю того, чтобы быть рядом.

Но как быть с сердцем, которое рвется навстречу к ней? Которое хочет обнять, прижать к себе и залечить нанесенные раны.

— Я не забывал тебя, Маша, — слова из меня вырываются сами собой. — Говорю же, был слепым идиотом. Оторвал тебя от себя с кровью, не сознавая, что делаю. Со всеми остальными я лишь пытался забыться, но не смог. Сам не понимал, не видел, но ты все это время жила в моей душе. И после этой чертовой аварии я вспоминал тебя каждый прожитый день. Тебя вспоминал, Маш, а не этих пустых кукол. О тебе думал, когда учился заново держать в руках ложку и учился ходить. О тебе, Марусь…

Маша вздрагивает от моих слов, мрачнеет. В ее глазах вспыхивают всполохи самых разных чувств, но почти тут же гаснут.

Она вздыхает, качает головой. Делает несколько глотков кофе и молча смотрит в окно.

Я тоже молчу. Сказал уже достаточно. Не хочу, чтобы Машка подумала, что я давлю на жалость.

Жалости от нее мне точно не нужно.

Мы оба словно оказались в тупике.

Впереди пути нет, лишь высокая голая стена без единого выступа. И позади нас Маша выстроила стену.

И я чувствую, что никакие мои слова уже не помогут разрушить этот барьер. Маша или не поверит, или истолкует их превратно.

Поэтому и молчу. Боюсь того, чем закончится этот разговор.

Явно ничем хорошим для меня.

Глава 47

И хочется, чтоб вам цветная вьюга

Другой не рисовала эпилог

Чтоб все-таки вы встретили друг друга

В конце своих запутанных дорог.

Ведь кто-то же за нами наблюдает,

Кому дано заранее все знать,

И он ни про кого не забывает

И что нам остается? — только ждать…

Что пройдет зима, оживут дома,

Зашевелятся льдины рек,

И ты придешь сама, и он сойдет с ума,

И ты останешься с ним навек.

Олег Митяев

— Вот оно, Арс, — наконец Маруся поворачивает ко мне лицо. Уголки ее губ печально опущены. — Это переломный момент.

— О чем ты?

— Твоя авария. В ней всё дело. Ты сейчас много красивых слов наговорил, но… Эти слова ровным счетом ничего не значат. Вот тебе один вопрос, Сень. Подумай хорошенько и ответь честно. Где бы ты сейчас