Клетка бесприютности - Саша Мельцер

не бросался резкими словами, и оттого оскорбление особо ярко отпечаталось в восприятии. Затянувшись, я притянула одно колено к груди и положила на него голову. Мы странно смотрелись: на крыльце больницы, курящие, я с пластырем на лбу и рукавами в крови, выглядывавшими из-под пуховика.

Ответить отцу мне было нечего, противопоставить – тоже. Аргументы закончились на моменте, когда Игорь перестал брать трубки и не ответил ни на одно из писем. Наша любовь растаяла, увязла в московской грязи и снегах Дудинки, прервалась расстоянием и чередой намеренных, принятых не мной решений.

– Прости, – пробормотала я. – Я стараюсь, но…

– Лечись, если не можешь, – папа никогда раньше не звучал так грубо. – Сколько мы с матерью пытались найти тебе психотерапевта? Все не так и не то. Мы не можем больше на это смотреть.

Нахмурившись, я снова затянулась и откинулась спиной на ступеньки. Ординатор, осматривавший мою царапину, вышел из-за двери, и я краем глаза уловила его вопросительный взгляд. Сдержанно улыбнувшись, я выпустила колечко дыма в небо и уставилась на россыпь звезд. Отец рядом неслышно шевелился.

– Ты переезжаешь домой, – обрубил он. – Это не обсуждается.

– Обсуждается! – я резко села, нарушенное умиротворение отозвалось остро кольнувшей болью под ребрами. – Я не поеду домой. У меня собака, своя жизнь, квартира… Друзья.

– Друзья? У тебя остались? – он, зажав сигарету между губ, резко повернулся ко мне. – Вроде, с Ники ты давно не общаешься, с однокурсниками – тоже. Этот кудрявый Ванька-дурачок – твой друг, что ли?

– Не надо так про него, – я нахмурилась. – С Ники мы разошлись во взглядах, и…

– Она просто не говорила тебе то, что ты хочешь услышать, дочь, – бросил папа так, будто недавно общался с Николь. – Ты свою жизнь просто сломала. Бухаешь за рулем, по клубам таскаешься, из института вылетела, так и не восстановилась… А в личной жизни что? Мрак. Из-за какого-то мужика…

– Он не какой-то, – я вяло отбрыкнулась. – Ты просто не понимаешь, пап…

– Я понимаю, что любовь должна быть взаимной. Ради нее оба должны стараться. Это уважение и принятие… А когда ты так страдаешь – это не любовь. Дура. Дура и есть.

Докурив, я затушила окурок о ступеньку и выкинула его в ближайшую урну. Папа в силу своей возрастной мудрости, опытности и взрослости казался, конечно, правым, – мне всего двадцать три, молодость прошла подобно военным действиям – страдания и слезы, ожидания и горечь, незаканчивающийся страх. Он и сейчас плотно сидел в груди – а вдруг все-таки Игорь умер, и никто не сказал?

Алкоголь совсем отпустил, я трезво смотрела на отца, видела его уставшее из-за бессонной ночи лицо и покачала головой.

– Не поеду к вам, – прошептала я. – Сама все сломала, сама и построю.

– Живи дальше сама тогда. Своим умом.

Он тоже выкинул окурок, поднявшись, потрепал меня по макушке и пошел к машине. Обернулся на полпути, посмотрел на меня и предложил довезти.

– Пока, пап! Дальше я правда сама.

Отмахнувшись, я застегнула пуховик и побрела к метро, которое еще даже не открылось. В пять с небольшим утра начинали работать первые станции, а время на часах доходило едва ли до четырех. Пройдя мимо Сухаревской, я пошла дальше к Сретенскому бульвару. Ночью Москва ощущалась такой свободной, легкой. Я шла и дышала полной грудью, нос щекотал морозный воздух, ссадина на лбу была такой незначительной и почти не беспокоила.

Я шла, не ощущая тяжести сапог и пуховика, ноги утопали в заснеженном асфальте, и все внутри стало таким незначительным и маленьким по сравнению с тяжеловесным небом, зеркальными звездами и массивными старыми зданиями. Мне встречались шумные компании, полупьяные и счастливые, встречались спешащие с ночной смены или на раннюю утреннюю работяги, бездомные собаки, одну из которых я накормила сосисками из круглосуточного магазина. Она вылизала мне руки, и я почти что забрала ее домой.

– Не могу, прости, – без лишней брезгливости я обняла ее за мощную шею. – Дома свой ждет.

Пес остался на улице, а я пошла дальше, прочь от Сретенского бульвара, мимо Чистых прудов к Покровке. Ноги уже устали, неимоверно хотелось спать, но дышалось так легко и свободно, что прерывать это чувство, зарубить на корню я не могла.

Впервые за два с половиной года я так легко дышала.

Только на одной из центральных станций я наконец смогла зайти в метро. Казалось, если бы не такая дальняя дорога до дома, я бы всю ее преодолела пешком, но московские расстояния заставили сесть в поезд. Даже не в такси. Я словно шла по обрывкам своих воспоминаний, как по горячим углям, вспоминала, как мы обнимались в таком же вагоне метро, старом, стучащем колесами, и прощалась с этим.

Пыталась проститься.

Закрывала глаза, не видела ничего перед собой, кроме мелькавших картинок воспоминаний, проглатывала невысказанные слова, которые недоступный абонент никогда не услышит.

Выйдя из поезда на Университете, я пошла до дома знакомой дорогой, исследованной мной и Виталькой еще в октябре. Рассветало на улице поздно, до Нового года оставалось всего несколько дней. Думалось, что теперь я встречу его одна, все планы, так и не выстроенные, рухнули, оставив после себя обломки и руины, закопавшие меня под их тяжестью.

Я поднялась на свой этаж по просторной парадной, дома стянула грязную толстовку и посмотрелась наконец в зеркало. Царапина пересекала часть лба, но даже если и останется шрам, то, я надеялась, он будет незаметным и тонким. Вздохнув, я решительно открыла шкаф и вместо привычной Игоревой футболки достала ночную сорочку с длинным рукавом. Вода в ду́ше смывала с меня тяжелый день, ароматный гель с насыщенным запахом сандала и свежести вытеснял запах крови, больницы, страха и спиртного. Махровое полотенце показалось самым уютным пледом. Завернув в него волосы, я устроилась на кровати. За окном начинал брезжить рассвет, озаряя розово-голубым горизонт.

Я забралась под одеяло и закрыла глаза, все еще дыша морозной свободой у Сретенского бульвара.

Москва давно пестрила новогодними украшениями, но ярмарка на площади тридцать первого утром словно обезумела – толпы людей, ароматы глинтвейна, шуршание елочных веток и детский гомон. Я выбралась с раннего утра, чтобы купить родителям и Ники подарки: мы договорились отмечать у меня, а не в доме,