Отблеск миражей в твоих глазах - De Ojos Verdes

ощупывая, а сам пытаюсь понять, может ли татуировка быть замазанной?

Но нет. Её тупо нет.

Словно читая мои мысли, Лусинэ закатывает и второй рукав, приступая к мытью посуды. А я не верю своим глазам.

У этого должно быть логическое объяснение.

Я снова остаюсь ни с чем.

Злясь и сходя с ума от собственной беспомощности. Не бить же её, в конце концов, чтобы призналась, как проворачивает это всё!

Затаиваюсь и несколько дней не контактирую с благоверной.

А потом додумываюсь выпросить номер телефона. Еще пару дней пишу ей односложные сообщения, пуская пыль в глаза своей мнимой занятостью и невозможностью с ней видеться. А в конце недели наведываюсь в караоке-бар, соблюдая конспирацию: неприметная темная одежда, выбор дальней зоны, которую Вика-Лусинэ не обслуживает.

Наблюдаю за ней часа полтора, не предпринимая никаких действий.

Татуировки на своем месте, волосы рыжие.

Активно работает, обаятельно улыбаясь клиентам.

Дожидаюсь подходящего момента, когда официантка Вика ждет у бара большой заказ, который бармен постепенно выполняет, выставляя на поднос бокал за бокалом.

И набираю ей.

Гудки идут.

Она вытаскивает телефон из кармана. Немного хмурится и слегка прикусывает нижнюю губу.

Я расплываюсь в гадкой улыбочке, наверняка похожей на улыбку Гринча. Удовлетворен до невозможности впервые за столько недель.

Лусинэ медленно убирает смартфон обратно, что закономерно, я и не рассчитываю на ответ.

И одновременно с этим у меня в ухе раздается тихое:

— Алло.

6. Барс

— Лус, а ты на нашу помолвку придешь черненькой или рыженькой? Тебе идет рыжий, — протягиваю, нагло ухмыляясь. — Мне нравится. Так твои черты не выглядят резкими.

Вика-Лусинэ с подносом в руках замирает у столика и очень натурально не втыкает, что от неё хотят.

— А макияж? Рабочий или домашний? Кстати, ты же в курсе, что похожа на Миньона с домашним макияжем? Перегибаешь.

Девушка начинает расставлять передо мной заказ, предпочитая не отвечать и не смотреть в мою сторону. Дескать, сумасшедший, что взять с него.

— Слушай, самый главный вопрос, который меня мучает: как ты объясняешь свое ночное отсутствие семье? Особенно деду.

Официантка выпрямляется, склоняя голову набок и мило интересуется:

— Диего, ты мне просто скажи, у тебя красный диплом местной Краевой психиатрической больницы? Чтобы я знала, как с тобой правильно общаться. Смеяться над больными нельзя, грубить — себе дороже. Буду молча приносить тебе напитки, раз уж ты прописался в нашем караоке.

Улыбаюсь во все тридцать два.

Злорадствую, воплощая свой план.

Это и есть моя новая цель — доводить её напрямую. Беспощадно. Каждую смену.

Весь вечер подзываю, раздражая мелочами: вилку поменять, салфетки принести, соль, стол протереть. Открываю меню на рандомном блюде и прошу рассказать, как его готовят. Поэтапно.

Большую часть рабочего времени Лусинэ проводит у моего стола. Персонал поглядывает на неё с сочувствием, думая, что я лишь левый мудак при деньгах, которому нравится издеваться. А посылать клиента — табу. Пользуюсь её беспомощностью, удовлетворенно скалясь, пока девчонка злится, скрежеща зубами.

Примерно за час до закрытия заведения я расплачиваюсь и ухожу. Не оставляя и рубля чаевых.

Подленько измываюсь, как и она надо мной.

Посмотрим, кто кого.

Сегодня я взял развалюху на прокат и затаился чуть выше самого караоке, чтобы беспалевно проследить, как эта стерва попадает домой.

Работники гурьбой высыпаются на улицу и постепенно уезжают на прибывающих друг за другом такси. Кто-то даже вместе. А моя ненаглядная садится в машину в гордом одиночестве. Завожу мотор и на расстоянии преследую её. Почти сразу охреневая оттого, что едем в противоположном от их коттеджного сектора направлении.

Такси заезжает в один из старейших районов нашего городка и тормозит у неприметной хрущевки. Я проезжаю мимо, сворачивая во двор, и тушу зажигание, замирая. Через десяток секунд появляется Лус, сосредоточенно шагающая к подъезду посередине.

Я бы побился об заклад, что она догадалась о моей слежке и так водит за нос, доигрывая партию, если бы через минуту не уловил её силуэт в окне четвертого этажа.

Обескураженный, даже после того, как свет погас, еще долго сижу неподвижно, переваривая ситуацию.

У этого ведь тоже должно быть логическое объяснение.

Никто не убедит меня в том, что Вика — другой человек.

Я, блядь, не чеканутый.

Поспать мне не удается. Всю ночь лежу и перебираю факты, уверенный, что сознание подкинет хотя бы крохотную лазейку. Где-то же эта чучундра должна была облажаться. Я уже полтора месяца мудохаюсь.

Утром за завтраком очень некстати дед решает поинтересоваться моей жизнью.

— Как у вас с Лусинэ? Находите общий язык?

Фантазия подкидывает картинку нашего воображаемого поцелуя. Меня передергивает. Воспаленный мозг словосочетание «общий язык» идентифицирует только в этом контексте.

— Угу, — лаконично и мрачно.

— Это хорошо, — его выцветшие карие глаза наполняются радостью, индийское кино продолжается. — До помолвки месяц. Скоро решим дату свадьбы.

— Куда торопиться? Мы оба еще учимся.

Бесит стремление дедушки поскорее женить меня. Средневековье.

— Мы же с тобой договаривались, Барсег.

Он не давит. Но беспрекословность тона, которым произносит последнюю фразу, выбивает моё спокойствие.

Я откладываю вилку и приподнимаюсь, раздраженно бросая:

— Помню. Ты же не дашь забыть. Всё должно происходить только на твоих условиях.

На выходе из кухни слышу горестное цоканье бабушки.

А в комнате колочу грушу, выпуская пар.

С дедом всегда так. Оспорить что-либо попросту невозможно. Я с десяти лет учусь вымещать зло через бокс, стараясь напоминать себе, что у меня кроме них больше никого нет. Но как бы ни любил, внутренний протест часто захлестывает с головой, и в такие моменты я, наверное, искренне ненавижу его с этими доисторическими замашками.

Днем наведываюсь к невестушке. Вновь без предупреждения.

Дожму её психику. Обязательно.

Но пока что… на лопатки меня кладет она.

Стебется, сучка. Напялила широкий зимний джинсовый комбез в эту жару с желтой майкой в придачу. Я в упор смотрю ей в изуродованное косметикой лицо и транслирую всё, что о ней думаю. Вслух не произношу, опасаясь шокировать снующую туда-сюда бабулю.

Мстит мне за вчерашнее воплощением законченного образа Миньона. Какое совпадение. Стоило только её так назвать — и вуаля.

— Мне вот интересно, а если обозвать тебя куклой Барби, это подействует так же? — спрашиваю в коридоре, обуваясь.

Я выдерживаю в обществе благоверной всего час. Говорить нам не о чем, а на те редкие вопросы, что я ей задаю, она отвечает такой несусветный бред своим покорным голоском, что у меня проявляется изжога. Душит рефлюкс.

— Что? — пищит, недоуменно хлопая ресницами.

Боже, как мне хочется схватить её и окунуть