Отблеск миражей в твоих глазах - De Ojos Verdes

В чем её цель?

Расшибусь, но выясню.

Даю себе клятвенное обещание и наконец-то завожу мотор, двигая домой.

Не подозревая, насколько сильно меня вскоре сведет с ума загадка Лусинэ-Вики…

5. Барс

— О! — дверь открывает моя благоверная, удивленно замирая.

— Привет, — оскаливаюсь я как можно шире, чувствуя зуд в пальцах от нестерпимого желания придушить её, и без приглашения вхожу внутрь.

Обувь снимаю абы как и иду дальше, а когда оборачиваюсь, вижу, как Лусинэ поправляет эспадрильи, выставляя их ровненьким рядом.

Дрессировка восьмидесятого уровня. Зачёт.

Очередной принесенный мною торт кладу на журнальный столик и присаживаюсь на диван. Оглядываю обстановку, на которую в день сватовства не обратил внимания. Ничего вычурного, но и ничего необычного. Среднестатистический нейтральный ремонт, мебель.

— Ты одна, что ли? — обращаюсь к невестушке, когда заходит спустя несколько секунд, и откровенно глумлюсь:

— Неужели я тебя скомпрометировал?

Наблюдаю, как в приступе смущения слегка розовеет и опускает глаза.

Ну что за прелесть?

Вчера засадила по-мужски, сегодня скромничает по-девичьи.

Талантливое моё сокровище.

С раздвоением личности.

— Нет, бабушка на заднем дворе, возится с кроликами. Чай или кофе?

— Воды, — чтобы смыть, блядь, горечь с языка. Париетальные клетки моего желудка дали мощный выброс кислоты при виде Миньона.

Исходные данные и так, прости, Господи, не шик, их бы как-то корректировать, дорисовывать то, что не дала природа, скрывать то, чем не к радости наградила, как делают все нормальные девушки… Но моя чучундра идет против системы и пытается хакнуть эту реальность подчеркиванием своей исключительной непривлекательности: снова желтый тон лица, стык которого маячит на кадыке, жирно подведенные глаза, накрашенные губы с непонятной индо-пакистанской границей. Ну и, конечно же, один из фирменных балахонов в пол.

— А ты куда так нарядилась? — интересуюсь, осушив поданный стакан. — Я не вовремя?

Пришел без предупреждения, чтобы застать врасплох и попытаться подловить на мелких деталях, раз уж на крупных прогорел. Пока плохо получается. Цвет волос — родной черный, вид — привычно стрёмный.

Чувствовала, может, что приду? И подготовилась, зараза?

— Никуда, — присаживается на краешек кресла и утыкается взглядом в колени. — Я всегда так хожу.

Смотрю на неё в упор в безмолвном неверии.

Типа… на сватовство она временно убила в себе Миньона и явилась без боевого раскраса в честь праздника?

Моя ты хорошая, пи… врёшь как дышишь.

— Ой, Барсег, здравствуй, — нарушает молчание вошедшая бабушка и как-то странно хмурится при виде внучки.

Встаю, выражая уважение, и подхожу, позволяя поцеловать себя в щеку, для чего приходится нехило так нагибаться со своим ростом. Дальше меня традиционно уговаривают поесть, отнекиваюсь, досадуя, что нам с Люси помешали. Так хорошо сидели, прямо душа ликовала.

На чай соглашаюсь, чтобы от меня уже отстали. Мы плавно перекочевываем в кухню, где Лусинэ накрывает на стол, а бабушка — тоже Лусинэ, в честь которой и назвали — возится с чаем. Женщина добродушная и милая, задает вопросы об учебе и Москве, слушает с живым интересом.

В какой-то момент я подлавливаю себя на том, что мне слишком приятен этот её интерес. И переключаюсь на звезду тусовки:

— А ты всегда хотела продолжать дело деда?

— Нет. Просто больше некому, вот и приходится.

Ах да, она же у нас невеста с приданным, единственная наследница. Я припоминаю, что моя бабушка что-то говорила о давней трагедии, родной дядя Лусинэ рано скончался при несчастном случае. Из детей у Шахназарянов осталась мать девушки, а у той — только Лус.

Беда в семье у нас с ними схожая. Мои бабушка с дедушкой тоже рано потеряли сына, так я и остался сиротой в восемь лет.

Видимо, реплика Миньона подкосила бабулю, которая тут же приложила салфетку к уголкам глаз. Затем женщина без лишних слов удалилась, чтобы не выплескивать эмоции в нашем присутствии.

Мы с Лусинэ немного помолчали.

И я вновь пустился в атаку:

— А чем хотела заниматься, если уж не бухгалтерией деда?

Девушка мнётся и нехотя протягивает:

— Посвятить жизнь Богу. Уйти в монастырь.

Я бы охуел, если бы не был уверен, что она блефует. И поддержал бы эту идею спрятать её в какой-нибудь монастырь в Сибири. Подальше от себя.

— И в какой же?

— Свято-георгиевский. Женский.

Какое своевременное уточнение.

Что не в мужской.

— Так он же православный, — стебусь, сдерживая улыбку. — Разве тебе можно? С нашим Армянским Апостольским ответвлением?

В Армении до начала этого века действовал запрет на женское монашество, что имеет исторические корни. Я точно помню, потому что меня немало удивил когда-то этот факт.

— Я не углублялась… — ты не неё посмотри, призвание — служить Боженьке, а углубиться в то, что её могли не пустить на «чужую» территорию, не сообразила.

Миньон старательно хмурит брови, задумываясь, и я в ужасе зависаю на том, как над одной из бровей в комок собирается щедро нанесенная шпаклевка. Это зрелище заставляет меня коротко содрогнуться в омерзении.

Отпиваю глоток остывшего чая. Снова повышается кислотность желудка.

— А что теперь, — прокашливаюсь. — Раз мечта накрылась?

Лусинэ впервые за все наши встречи в обыденной жизни, где она играет якобы саму себя, поднимает глаза на меня, одаривая прямым взглядом.

— Хочу большую семью, — мечтательно и тихо. — Пять-шесть детей.

Вот это она круто перестроилась: от невинной девы в монастыре до многодетной матери в миру.

Я скептически оглядываю её с головы до ног.

Продолжаем прикидываться серьезными.

— Посмотрим, как получится с таким запросом, — протягиваю ровно.

И вновь мы замолкаем.

Нам попросту не о чем говорить. Два незнакомца, которых почти месяц назад связали якобы общим будущим. И которые ведут двойную игру. У каждого свои причины притворяться.

И мне жуть как хочется вытряхнуть из Лусинэ её мотивы. Пойти напролом. Как вчера. Но раз уж напролом не прокатывает, действовать приходится осторожнее.

Миньон после длительного молчания начинает убирать со стола. Я иду следом за ней к раковине, неся в руках недопитую чашку чая. И случайно обливаю её левую руку.

Очень случайно. Именно ту руку с татуировкой.

Спохватываясь, извиняюсь и начинаю отряхивать рукав недоплатья, ненавязчиво оттягивая его наверх. Мысленно ухмыляюсь, представляя реакцию невестушки на то, что сейчас в другой обстановке увижу тату. И предвкушаю очередную ложь, которой станет оправдываться. Метаморфозы с волосами ещё как-то могу объяснить, но перманентный рисунок за ночь не сведешь…

— Всё нормально, — останавливает меня Миньон, уже изрядно смущенная оттого, что я оголил ей руку по самый локоть.

Оголил и не нашел тату.

Чистая кожа.

Бля-я-я… Я свихнусь с этой девчонкой.

Тру ребро предплечья, будто заботливо