Измена. Он не твой - Яна Мосар

жалости! Я хотела его! Только его, и никого больше!

– Яр, можешь оставить нас. Я сейчас спущусь.

Ярослав медленно отступает назад, лицо его искажено презрением и непониманием. Он отворачивается, выходит из квартиры, резко хлопнув дверью.

Я смотрю на Марину, и вижу, как вся ее маска рушится, как она тонет в собственных слезах, но жалости у меня уже не осталось.

– У меня никогда никого надежней и роднее, чем ты, не было. Ты как сестра мне была. Я тебе верила, секреты свои рассказывала.

– Я не Анна и не знаю, кто она.

– Я знаю, кто она.

– Да? И кто?

– Какая разница. Просто ты не одна, кто очень любит моего мужа. Не жди, когда мы оступимся следующий раз. Возможно то, что сейчас происходит, навсегда нас связывает. Уровень нашего доверия друг к другу после этого будет такой, что никто это не нарушит. Тебе лучше отстать от нас и заняться своей жизнью. Прощай.

Когда я догоняю его на улице, он молчит, глядя в сторону, и лишь спустя несколько мгновений говорит.

– Я не знаю, во что верить дальше, Даш. Я не знаю, как жить с тем, что самые близкие люди оказались моими врагами.

– Нам остается верить друг другу.

Он смотрит на меня, пытаясь найти опору в моих глазах. И я знаю – теперь нам обоим придется снова учиться доверять. Но по крайней мере мы уже не в темноте. Теперь мы знаем, кто был нашим врагом, и можем вместе начать все заново.

Утыкаюсь ему в грудь, обнимаю.

До сих пор не верится, то все это с нами сделала его мама. Его самый близкий и родной человек. А добила моя лучшая подруга.

– Перед Романом стыдно. Надо извиниться.

– Я не буду. Нехрен было обниматься с моей женой.

– Я сама схожу.

– Позвони.

– Ты должен мне доверять.

– Хорошо, но не делай так никогда больше.

– Если бы я предупредила, ничего бы не вышло. Ты бы не клюнул, твоя мама не выдала себя. И мы бы мучались дальше.

– Тебе надо в сыщики. Или в психологи.

– Кстати, да. Я подумываю над тем, чтобы найти работу и не сидеть дома. Твоя мама права. Нечего мне дома отсиживаться.

– Потом поговорим.

Глава 44

Ярослав

Я сижу у мамы в палате уже второй час, молча разглядывая ее лицо, побледневшее и осунувшееся после инсульта. За окном медленно садится солнце, золотистые лучи мягко освещают стены больничной палаты, делают пространство теплее и спокойнее, чем оно есть на самом деле.

Тишина гнетет. В голове не прекращается хаос из мыслей, вопросов и сомнений. Слишком много всего произошло, слишком много сломалось, и теперь я не знаю, как снова найти ту точку опоры, с которой можно начать заново.

Мама медленно открывает глаза, замечает меня, и взгляд ее мгновенно становится виноватым и тяжелым.

– Яр, – тихо произносит она, пытаясь приподняться на подушке, – ты… давно здесь?

– Ты как, мам.

Она вздыхает, смотрит куда-то поверх меня, словно собирает слова из воздуха.

– Прости меня, мальчик мой.

– Потом об этом. Не волнуйся. Ты как себя чувствуешь?

– Ты простишь меня когда-нибудь? – шепчет она с горечью, а в глазах появляются слезы. – Я ведь… правда думала, что делаю для тебя лучше. А сделала только хуже. Все испортила…

Я чувствую, как внутри все сжимается от ее слов. Гнев, обида, боль – все переплетается в один узел, который невозможно распутать. Но это моя мама, и видеть ее такой слабой и беззащитной для меня почти невыносимо.

– Мам…

Она медленно поворачивает голову ко мне, и взгляд ее – это взгляд человека, впервые осознавшего, как далеко зашел.

– Я видела, как ты устаешь, как мучаешься, как стараешься ради нее, – начинает она тихо, не отрывая глаз от моих. – Ты сильный, Яр, но иногда ты слепой. Я думала, она не ценит тебя. Что она тебя использует. Что ты заслуживаешь большего, что никто не понимает и не ценит тебя…

– Мам, если бы не Даша, я бы и не достиг всего этого. Она мой маяк, ориентир. Она и Катя. Как ты вообще могла подумать, что они меня не ценят.

– Прости, сынок…

– Мам, давай потом. Тебе нельзя волноваться.

Мама замолкает, снова опускает глаза, губы ее дрожат, а руки беспомощно теребят край простыни.

– Я ей столько всего наговорила, что она ведь могла меня оставить там, на полу. Я могла умереть. Но она несмотря на все это осталась и вызвала скорую. Она спасла мне жизнь, Ярик.

Эти слова звучат для меня неожиданно больно и одновременно облегченно. Словно тяжелый камень, лежавший у меня в груди, вдруг сдвигается с места.

– Она хорошая, мам, – говорю тихо, и слова даются мне с трудом. – Самая лучшая. Я знаю, что мы оба с ней не были идеальными, что у нас были проблемы, но… я люблю ее. И Катю тоже. И тебя люблю. Вы все – это моя жизнь, мои три опоры. И когда одна из них ломается, я перестаю быть собой.

Мама медленно кивает, по ее щеке катится слеза, и я понимаю, что сейчас она не играет, не притворяется – она искренна, вероятно, впервые за долгое время.

– Прости меня, сынок. Я хотела уберечь тебя от боли, а причинила ее сама. Я думала, что поступаю правильно, а на самом деле разрушала твое счастье.

Я наклоняюсь к ней, беру ее руку – такую хрупкую, словно высушенную болезнью и переживаниями. Мама тихо всхлипывает, и мне хочется сказать что-то еще, но слова застревают в горле.

– Я хочу попросить прощения у Даши, – вдруг говорит она, глядя мне в глаза решительно и с надеждой. – Приведи ее ко мне, пожалуйста. Я хочу сказать ей все сама.

Я молчу, не отводя взгляда, чувствую, как в груди появляется надежда – тонкая, почти незаметная, но впервые за долгое время.

– Хорошо, мам.

– Хотя, – признается мама с горькой улыбкой, – я бы на ее месте, наверное, не пришла. И все равно надеюсь. Я должна хотя бы попытаться исправить то, что натворила.

Я медленно киваю, пытаясь совладать с собственными эмоциями. Встаю, мягко сжимая ее пальцы, тепло которых теперь кажется особенно хрупким и важным.

– Она придет, –