Трубадура - Дарья Волкова

крупно, почти неудержимо, как бывало при эпилептических припадках у соседского Серёги. И вместе с этой дрожью запустился счет на табло. Один, два, три… Прямой ровный счет времени. Их общего времени.

Он прижал ее к себе, и полетела на пол выпущенная из ее рук ярко-салатовая коробка. Гладил по голове, чувствовал, как вжимаются между лопаток острые костяшки ее пальцев, что футболка намокает не только на плече, а уже и на груди, и немного на спине. Точно знал, что успокаивать бесполезно, надо перетерпеть. Пусть проревётся, ей надо. И ему надо подождать, пока хоть немного затянется дыра в груди под ее слезами. И надо хоть немного собраться с мыслями. Нужно снова жить в полную силу.

В голове у Туры ни одной мысли. В теле воздушная пустота – дунь и полетит. Тепло и радостно. Как же здорово! Она мороженое в кофе глясе и сейчас растает. И пусть. Со Степаном не страшно. С ним ничего не страшно. Лишь бы только обнимал. Лишь бы не ушел. Лишь бы простил.

– Знаешь, что я сделаю в самое ближайшее время?

Она чувствует, как от его дыхания тепло шее. Кайф. Чистый кайф.

– М-м-м? – Другие звуки издавать невозможно, когда ее лицо так плотно вжато в его плечо.

– Я куплю семь кожаных ремней. Семь отличных крепких кожаных ремней. И буду пороть тебя. Каждый день. У меня будет ремень для каждого дня недели. С утра встал, выпорол, потом на пробежку, ты мне завтрак приготовила, я его съел и еще разок тебя выпорол. Потом на тренировку. Ну и на ночь профилактически обязательно. Не знаю, как иначе из тебя дурь изгнать твою трубадурную.

– Угу. – Она чуть повернула голову, чтобы можно было говорить. И улыбаться. Краешком губ, но всё же.

– Что ты угукаешь там, я серьезно!

– Хорошо, Стёпочка, я поняла. Ежедневно, без отдыха в воскресенье, три раза в день.

– Именно так! – Он говорил нарочито сердито. – За всё, что ты с нами сотворила, этого мало будет.

– Согласна, – счастливо вздохнула Тура.

– Посмотри какая со всем согласная… – Он сжал объятия чуть сильнее. – А пороть я тебя перестану знаешь когда?

Тура помотала головой.

– Когда ты первым сыном забеременеешь. К тому моменту, я надеюсь, к тебе вернется светлый разум.

На это Тура ничего не ответила. Она снова уткнулась лицом ему в плечо. Она не могла сейчас говорить, думать, рассуждать. Сейчас она представляла собой один целый, неделимый квант счастья.

Но Степан немного отстранил ее от себя и заглянул в ее глаза.

– Не смотри на меня! – Она решительно замотала головой, но Степан ее плеч не выпускал. – Пожалуйста, не смотри, я ужасно выгляжу, я знаю!

То, на что ей было плевать сорок дней, теперь стало невероятно важным. Ведь вот он, рядом. Красивый невероятно! Яркие глаза, длиннющие ресницы, бесподобные брови, нежный рот, а волосы… Тура провела рукой по волосам Степана. И темная густая щетина.

А она… Тура попыталась закрыть лицо ладонями, но ей не позволили. Он сжал ее ладони.

– Ту, скажи мне еще раз. Внятно. По слогам. Я тупой спортсмен, мне всё надо два раза повторять. Ты мне не изменила, так?

Она смотрела, не отрываясь. Вот сидит ее персональное счастье. И если он сейчас уйдет, то она тут же умрет. Но врать… врать нельзя.

– Это только тебе решать, Стёп, – сказала она тихо. – Намерение было. От реализации меня спас только мой желудок.

– Ты опять морочишь мне голову, Туча! В последний раз спрашиваю. Секс в Москве был?

– Да не было ничего! Я люблю тебя. Больше жизни. Если это что-то… меняет.

– Да ничего это не меняет. – Степан снова со вздохом обнял ее. – Я это давно знаю. Ты же мне тогда сказала, в наш первый раз. Что любишь.

Тура замерла под его руками. А потом спросила тихо-тихо:

– Думаешь, я сказала правду?

– Не думаю. Знаю.

– А ты?

– А я врать вообще не умею.

– Значит, и тогда…

– И тогда. И теперь. И всегда.

А потом они лежали на кровати. У Туры на фоне всего пережитого и скудного питания даже сидеть сил не осталось. И они уютно устроились в обнимку на узкой постели, поверх покрывала. Тура еще попыталась к ним туда же и коробку забрать, но Степан воспротивился. Обнял крепче и устроил допрос, как она тут жила без него всё это время.

И она стала рассказывать – словно шлюз открылся. Ей очень нужно было выговориться. Их долгий разговор прекратился со щелчком входной двери. Тура вздрогнула всем телом.

– Это мать.

– Отлично. Соскучился по ней – жуть. – Степан легко поднялся с кровати.

– Стёпа!

Он прижал палец к губам.

– Лежи тут тихо. Отдыхай.

Вручил ей ярко-салатовую коробку, валяющуюся в ногах, и закрыл за собой дверь. Но Тура все равно услышала:

– Ну, здравствуйте, мама. Можно мне вас так теперь называть на правах зятя?

Кадр пятнадцатый. Василий Шукшин

«– И сколько сейчас дают за недоразумение?

– Пять.

– Мало, раньше больше давали».

Много ли, мало ли – Василь Макарычу виднее, я считаю.

– Стёпа, я не уверена, что это правильно.

За последние три дня образцовую роль упрямой ослицы Тура исполняла столько раз, что Степан сбился со счета. Вот и сейчас он остановился на полпути к выходу из здания аэропорта города Ейска, вздохнул и терпеливо – вот уж не думал, что у него столько кротости – произнес:

– Тура, мне надо лететь на Европу. Оставить в Питере я тебя не мог. Мы уже на месте.

Она опустила голову.

– Я не хочу оставаться без тебя.

– А кто тебя бросает? Пошли. – Он покрепче перехватил ее ладонь, взял сумку и потащил за собой. Как делал последние три дня.

Ейск встретил их тридцатиградусной жарой и убойной влажностью – ударил жаром и влагой в лицо, как будто дверь парной открыли. А они всего лишь вышли из здания аэровокзала. Тура замерла, ошарашенная. Дышала, открыв рот – глубоко, жадно, изумленно. Ее темные джинсы и черная футболка были совершенно неподходящи климату, городу, людям вокруг, сплошь облаченным в сарафаны, шорты и сланцы. Но за то время, что они провели в Питере вдвоем, им было не до ходьбы по магазинам. Всё нужное купят тут.

– Пошли, такси уже ждет. – Степан снова потянул ее за собой.

Тура пошла покорно, глядя широко распахнутыми глазами вокруг, будто вбирая, впитывая в себя всё – солнце, небо, шум пёстрой толпы. Но всё же задала вопрос из репертуара