Запрещенные слова. книга 2 - Айя Субботина

до талии - вижу по его взгляду, как ему это заходит. Голодно целую, впиваясь в его губы, и «штанга» снова сводит с ума, катаясь по моему языку. Слава хватает меня за волосы, оттягивает голову назад, его зубы впиваются в мою шею, оставляя обжигающие следы. В ответ мои ногти вонзаются ему в плечи.

Он качает сильнее, рвущим напором.

Я чувствую, как волна подбирается к самому краю, как все тело начинает дрожать в предвкушении. Слава приподнимает мои бедра ладонями, держа на весу - и толкается снизу, сам, в таком решенном ритме, что мой оргазм взрывается за считанные секунды.

Меня рвет на части.

Я кончаю, выгибаясь в сладких судорогах, мой крик тонет в гудящем за окнами ливне.

Дубровский вздрагивает, следуя за мной - каменеет внутри, вбивает в меня свой собственный оргазм глубокими короткими толчками.

Мы замираем, тяжело дыша, и дождь барабанит по крыше, как аплодисменты.

— Би, - Слава целует меня в висок, и его голос наполняется мягкостью, - ты, блять, нереальная.

Я тихо смеюсь, прижимаюсь к его груди, и знаю, что этот момент, мокрый, грубый и нежный одновременно - целиком и полностью наш.

И он абсолютно идеальный.

Глава десятая

Я просыпаюсь от… непривычной тишины.

Не от той, городской, которая на самом деле - просто замаскированный шум, пропитанный гулом машин и далекими сиренами. А от глубокой, обволакивающей, как теплая вода.

Открываю глаза и несколько секунд просто лежу, не понимая, где я. Вместо привычного потолка моей спальни - высокая темная деревянная балка. Вместо стены с картинами - огромное, от пола до потолка, панорамное окно, за которым - серая стена дождя.

Капли монотонно стучат по крыше и по деревянной террасе, глухо стучат по темной глади озера. Жара, слава богу, спала, и даже воздух на кончике языка ощущается сладким.

Идеально. Все просто идеально.

Я поворачиваю голову. Место рядом со мной пусто, но подушка все еще хранит вмятину от его головы. Жмурюсь, секунду не очень активно борюсь с чувствами, а потом зарываюсь в нее носом, вдыхаю аромат ртом и по телу разливается волна ленивой, тягучей нежности.

Сейчас я одна, но я не чувствую себя одинокой. Впервые за много-много лет.

Потягиваюсь - и все тело отзывается тихой, ноющей болью. Мышцы на бедрах, на животе, в плечах… гудят, как после изнурительной тренировки.

Боже.

Подтягиваю Славину подушку под себя, укладываюсь на нее грудью и мысленно посмеиваюсь. Кажется, вот это и называется «затраханая под завязку».

Вчерашний вечер и ночь вспыхивают в памяти не отдельными картинками, а сплошным, пульсирующим потоком ощущений.

Мы врываемся в дом, мокрые, смеющиеся, жадные друг до друга. Его поцелуй у стены, от которого подкашиваются колени. Душ, где горячая вода смешивается с паром, нашими стонами и его грязными, сводящими с ума словами. Потом - кухня. Мы, голые, хохочущие, моем под краном черешню, и он, прижав меня сзади к столешнице, снова берет меня, медленно, глубоко, так, что ягоды сыплются из моих ослабевших пальцев на пол.

Потом Дубровский готовил ужин, просто и незамысловато - омлет с травами и поджаренный хлеб. А я сидела на высоком барном стуле, завернувшись в его футболку, и смотрела, как он двигается по своей идеальной, стальной кухне - уверенно, по-хозяйски. Как сильные, покрытые татуировками руки, которые еще полчаса назад терзали мое тело, сейчас ловко разбивают яйца, как напрягаются мышцы на широкой треугольной спине, когда тянется за специями. Впервые в жизни смотрела, как для меня готовит мужчина. И в этом простом, обыденном действии было столько интимности и заботы, что даже сейчас от одного воспоминания об этом приятно перехватывает дыхание.

А потом Слава забросил меня на плечо и потащил в кровать. И мы снова утонули друг в друге, не в силах насытиться, а тем более - отлепиться: говорили, смеялись, занимались любовью, снова говорили… Я даже не помню момент, когда уснула.

Я лежу, укутавшись в тонкую льняную простыню, и трогаю кончиками пальцев собственные губы. Улыбаюсь так, как не улыбалась, наверное, с детства. Свободно, как будто улыбается мое сердце.

Мне хорошо.

Не просто хорошо - мне правильно.

Так, как никогда не было.

Рядом с ним я - другая. Слава вытащил на свет божий обыкновенную маленькую женщину, которая не боится своих желаний и которой не стыдно стонать от удовольствия и просить больше, не стыдно быть слабой и уязвимой. Снял с меня все доспехи, увидел то, что внутри и, кажется, ему это понравилось.

Но где-то на самом донышке этого океана блаженства шевелится маленький, холодный червячок страха. А что, если это все — просто сон? Если я сейчас закрою глаза - что я увижу. Когда открою их снова? Этот же потолок или свою пустую квартиру?

Я отгоняю эти мысли. Сегодня я не буду бояться. Сегодня я просто буду счастливой.

Из ленивой попытки снова уснуть, выдергивают звуки шагов.

Поворачиваю голову - и замечаю вернувшегося Славу, от двери прямым ходом идущего в мою сторону.

Жмурюсь на секунду, чтобы «схватить» сорванное в галоп сердце.

На нем - только низко сидящие на бедрах джинсы, влажные от дождя. Босой, со спутанными мокрыми волосами, с которых стекает на плечи. В одной руке держит две дымящиеся чашки, в другой - букет. Нелепый, трогательный букет из мокрых полевых цветов: ромашек, васильков и каких-то сиреневых колокольчиков, которые Слава, видимо, только что нарвал под дождем.

Дубровский подходит ближе, распространяя вокруг себя запах озона и влажной земли, от которого у меня внутри все плавится. Смотрит на меня сверху вниз, и в серебряных глазах - нежность и посыпанная перцем обволакивающая ласка.

— Проснулась, соня? - Пока смотрит на меня - прикусывает и тянет колечко в нижней губе. - А я тебе кофе принес. И веник.

Я смеюсь, садясь в кровати на колени и плотнее запахиваясь в простыню, которая кажется сейчас единственной преградой между мной и этим ураганом в человеческом обличье.

— Ты где их взял? - киваю на цветы.

— Спиздил у местных нимф, - усмехается, подходя так близко, что упирается коленями в кровать. - Прокляли меня вечной эрекцией. Даже не знаю, что ты теперь будешь с этим делать.

Ставит чашки на прикроватный столик и окидывает еще одним взглядом - долгим, жадным, так, будто пытается запомнить каждую деталь и каждый изгиб моего тела под тонкой тканью. Под его бесстыжим взглядом кожа начинает гореть.

Я переворачиваюсь на живот, подминая под себя