Спецназ. Притворись моим - Алекс Коваль

И это все? Я оскорблен, Агапова! — сжимаю ладонь на ее ягодице. — Я так старался и всего лишь «хороший»?

— Ладно-ладно! — дергается она. — Очень хороший! Добрый. Честный. Мужчина с принципами. И, как бы сильно мне не хотелось этого признавать, ты — джентльмен, Сотников.

— Отлично, продолжай.

— Еще ты умеешь очаровывать людей и без раздумий придешь на помощь тому, кому эта помощь понадобиться. Даже если это надоедливая и острая на язык соседка по купе…

— Мне понравилось то приключение, Агапова, — говорю искренне. — Хоть ты и временами заноза в заднице!

— От занозы слышу, — пихает меня локотком по ребрам она. — И мне тоже, — улыбается. — Понравилось. И нравится до сих пор…

Мы переглядываемся. Воздух между нами снова накаляется. Только в этот раз как-то по-иному. По-особенному. Никакой торопливости и напряжения, лишь вязкое чувство ожидания и мысль, что у нас впереди еще слишком много времени, чтобы заниматься этим лихорадочно и быстро.

Мы одновременно поддаемся лицами навстречу друг другу. Мягко встречаемся губами, не вкладывая в их движение никакого напора. Лишь томление. Встречаемся языками и синхронно стонем, углубляя поцелуй.

Если вы никогда не целовались так, что ваше сердце сжимается от нежности, то я вам сочувствую. В этом гребаном мире не так много прекрасных вещей. И целовать любимого человека никуда не торопясь — одна из них.

Мы медленно целуемся. Обнимаемся. Прижимаемся. Гладим друг друга. Смакуем каждый момент. Тащимся от каждого синхронного движения и остроты прикосновений. Теряем счет времени, уплывая вдвоем в бесконечность. В транс впадаем.

Агапова просовывает пальчики между нами и развязывает узел на моем полотенце, откидывая его края в сторону.

Я дергаю рубашку, срывая с нее пуговицы. Стягиваю ткань, позволяя ей съехать по ее плечам вниз.

На мгновение отстраняюсь и смотрю. Жадно, внимательно разглядываю красивый изгиб ее груди.

Затем целую ее в шею, плечи, ключицы…

Мне этого мало. Хочу целовать ее везде. Много, долго, часто. Смаковать ее тело, как самый дорогой в мире десерт, разложив на кровати.

Но не сейчас…

Сейчас у нас другие игры.

Ира прогибается в спине, и мой рот накрывает ее сосок. Я втягиваю его. Играю с ним языком, увлажняя. Проворачиваю подобное со вторым полушарием. Агапова начинает задыхаться, впиваясь пальцами в волосы у меня на затылке, хрипло шепчет:

— Никит…

Больше ей ничего говорить не нужно. Я понимаю все по взгляду. Чмокаю в губы и разворачиваю к себе спиной, заставляя оседлать меня верхом.

Моя податливая кошечка садится на колени. Ее ноги по бокам от моих ног, а ладони упираются в стену. Ее потрясающая попка, чуть оттопырившись, нависает над моим пахом.

Я беру себя в руку и провожу головкой по ее складочкам, размазывая влагу.

Ириска всхлипывает, сильнее прогибаясь в спине. Ее длинные шоколадные волосы каскадом рассыпаются по плечами и спине, пряча под собой очертания позвонков.

Она плавно двигает своей попкой.

У меня в груди взрываются фейерверки. Целый долбаный склад! Я больше никогда в жизни не смогу развидеть эту картинку.

— Детка, ты бы только знала, как потрясающе смотришься с этого ракурса…

— Пожалуйста, Сотников… — шепчет она на надрыве. — Хватит наслаждаться в одиночестве, я тоже хочу!

Я посмеиваюсь и обхватываю ее за попку одной рукой, а второй направляю себя.

— Давай, малышка. Садись… — командую.

Ира медленно опускается на меня, тихонько постанывая от удовольствия. Ниже и ниже. Сантиметр за сантиметром. Принимает меня все глубже. Доходит до середины, останавливается и делает вдох. Затем тут же резко насаживаясь до упора.

— А-а-а! Боже, Ник…

— М-м-м!

Как узко и тесно. Горячо, влажно и крышесносно! Моя девочка. Только моя. И ничья больше!

Я стискиваю челюсти, чтобы не взорваться в ту же секунду. Агапова начинает двигаться.

Я сжимаю ладонями ее бедра, задавая угол проникновения. Медленно сгораю, пока она плавно скачет на мне верхом, царапая ногтями стену. Ее пятая точка сексуально поднимается и опускается.

Вверх… вниз.

Вверх… вниз.

Двигается так, как пару часов назад двигалась ее ладонь. А ее киска обхватывает до того туго, что с каждым погружением в моих глазах все больше темнеет.

Мне совершенно по херу, что мы занимаемся сексом на подоконнике у окна.

По херу, что кто-то может нас увидеть, случайно вскинув взгляд.

Мир растворяется и меркнет. Все, на что я способен сейчас — сжимать ладонями ее задницу, насаживая на себя, и жадно следить за движением наших тел в месте их соприкосновения.

Слушать наши нарастающие стоны…

Влажные шлепки…

Отрывистые вздохи…

Брать ее медленно и неторопливо, думая лишь о том, как, мать твою, удержать ситуацию под контролем? Потому что в этот раз мы напрочь забыли про резинки. А заделать ребеночка — последнее, что нужно нам «вот прямо сейчас». Как бы сильно этого не желали «бабули» наших будущих детей.

А в том, что однажды они у нас будут, у меня нет ни капли сомнения. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы эту женщину никогда не потерять.

Глава 23

Сквозь вязкую, сладкую пелену сна пробивается странное ощущение. Что-то мягкое, едва уловимое, словно дыхание ветерка, касается кончика моего носа.

Щекотно.

Я морщусь, не желая расставаться с остатками сновидения, в котором мы с Сотниковым угоняли космический корабль, чтобы скрыться от его бывшей на Марсе.

Ощущение исчезает, но лишь на секунду, чтобы вернуться и пройтись невесомой лаской по моим губам. Потом по щеке. Медленно спускается к подбородку и скользит по шее, вызывая волну мурашек, которые, кажется, устраивают забег на короткую дистанцию по всему моему телу.

Это не ветер. У ветра нет такой… настойчивости.

С трудом разлепляю один глаз.

Мир вокруг залит мягким утренним светом, пробивающимся сквозь тонкие шторы отеля. А рядом со мной, подперев голову рукой, лежит Никита.

В его пальцах зажато маленькое белое перышко. Уголки его губ подрагивают в с трудом сдерживаемой улыбке. В глазах пляшут те самые бесята, которые обычно предвещают мне крупные неприятности. Или огромное удовольствие.

Тут уж как карта ляжет.

— Ты что творишь? — сиплю я и резко вскидываю руку, пытаясь отобрать у него орудие пытки.

— Бужу свою спящую красавицу, — мурлычет Никита, уворачиваясь. Его голос низкий, с хрипотцой, и от этого звука у меня по коже бегут мурашки. — Доброе утро, Ириска.

— Ты садист, Сотников, — бурчу я, пытаясь спрятать нос обратно под одеяло. — Всю ночь душу из меня выбивал, а теперь разбудил в самую рань.

Он снова проводит перышком по моей щеке, но теперь уже смотрит в глаза так пристально и глубоко, что сонливость слетает с меня,