Клетка бесприютности - Саша Мельцер

– Он его ребенок, а не чужой, – я, с нажимом на «его», перебила Ники и опять нервно глотнула коктейля. – Ему там плохо. Господи, Николь, ты бы видела этих родителей… Мне казалось, они меня побьют…

Ники тяжело вздохнула, посмотрела с немым укором, но перебивать не стала. Я рассказала ей о нашем разговоре и о собственном желании – искреннем, основанном совсем не на деньгах, а на любви.

– Но ничего не получилось, – я покачала головой. – Игорь оттуда шлет им деньги, поэтому… Они никогда не откажутся от Вадика. Он же им выгоден… Как можно так наживаться на ребенке?

– Можно и не так, – Ники допила шампанское и тоже попросила повторить.

Нам принесли еду. Морепродукты отлично подходили под коктейль и игристое, но аппетита практически не было. Ники почти силой положила мне в тарелочку несколько креветок и мидий с требованием немедленно закусить. Пережевывая жирную панировку креветки, я ощутила только тошноту и с трудом проглотила морепродукт, быстро запив «Лагуной».

– Ничего, – я вздохнула, – когда Игорь вернется, мы все равно будем жить все вместе. Он, я и Вадик. Как семья.

– Семья, – подтвердила Ники. – Лу, милая, его не будет три года. За это время может измениться все. Случится конец света, начнется глобальное потепление, земной шар может перевернуться. Ты можешь заново влюбиться, в конце концов… В двадцать лет три года – это целая жизнь.

– Три года – это всего лишь три года. Не драматизируй, – я вздохнула. – Я не разлюблю.

– А если он…

– Молчи! – я бросила вилку в тарелку, чтобы звон заглушил дальнейшие слова Николь, но она замолчала сама. – Я не хочу слышать. Не хочу об этом думать.

Игорь не мог разлюбить. Он шептал такие слова мне, которые не говорят просто так, признавался в любви и предлагал пожениться. Он не мог разлюбить. Николь, наверное, говорила это со злости, зависти – хотя чему завидовать? – или из желания поддержать. С ней стоило обсуждать что угодно, кроме Игоря – когда она слышала его имя, у нее менялся даже взгляд.

«Ненавижу, когда тебе делают больно», – сказала Ники, когда я спросила почему.

Мы выпили еще – я взяла коктейль, Ники опрокинула пару бокалов, – и, расплатившись, решили перебраться в место поинтереснее. Через пару коротких кварталов мы наткнулись на паб с толпой танцевавших и пьяных, несмотря на только приближающийся вечер. Суббота и лето в зените, которое скоро пойдет на спад и к своему неминуемому завершению, лучшая пора для студентов и бывших школьников.

Пахло выпивкой еще от пустого закрытого гардероба. Мы попросили у хостес столик, и она, скалясь белозубой улыбкой со скайсом, проводила нас в вип-ложу. Я оплатила все отцовской картой и депозит за будущие заказы – тоже.

– Текилу, – велела я. – Сразу несколько шотов.

Ники, вздернув бровь, молча согласилась и подкрасила губы блеском. Сдержав шутку про охотницу и местных студентов, я откинулась на мягкую спинку неудобного диванчика. Официант подсуетился быстро, и на нашем столе через несколько минут уже стояли рюмки, тарелка с порезанным на тонкие слайсы лимоном и какие-то орешки.

– Хочешь, чтобы мы упали?

– Просто хочу оторваться, – я отмахнулась. – Я плачу́, не парься.

– А кто нас…

– Я оплатила с папиной карточки. Через пару часов он точно будет здесь, – я не сдержала улыбки, зная своего отца: он никогда не бросал меня в беде, в клубах и после студенческих гулянок; всегда приезжал и запихивал на заднее сиденье «Мерседеса»; останавливался, если тошнило; и никогда не отчитывал. Родитель с большой буквы – любимый и глубоко понимающий.

Музыка играла все громче, клубные ритмы били по ушам, но мы уже наговорились. Ники упорхнула танцевать, оставив меня с текилой наедине, что было опрометчивым решением – я перестала считать стопки на третьей, и отвлекло меня только оповещение. Игорь. Конечно, родной Игорь, кто еще?

«Мать передала, что Вадику понравился самокат. Милая, зачем ты к ним ходила? Не стоило…»

Мать передала ему только про самокат, но умолчала про опеку. Передала про самокат, но почему-то умолчала, как чуть не огрела меня авоськой-сеткой с хлебом и молоком. Передала про самокат, но умолчала, как его отец чуть не кинулся – или это у страха глаза велики?

«Хотела увидеть Вадика, порадовать его… Он ждет тебя, ты знаешь? Зачем ты соврал?» – на пьяную голову не хотелось чинить разборок, по-хорошему надо было убрать телефон и ответить завтра, но мы общались урывками, и я особенно ценила возможность отправить хотя бы несколько сообщений.

«Понимаешь… – ответил он. – Все непросто. Вадик бы не отпустил, устроил бы концерт… Мне хотелось его поберечь…»

«Мне кажется, получилось хуже».

«Я что-нибудь придумаю. Как ты, милая? Смотри, что покажу».

Он отправил мне видео. Вокруг было не снежно, но мрачно, пасмурно, даже через экран в летней Москве ощущался холод. На видео Игорь стоял в шапке с удочкой – он что, умел рыбачить? – и в ведре плескалась пара маленьких рыбок. Я не сдержала улыбки, поставила на «стоп» и приблизила в кадре родное лицо. Все такой же: с чуть заостренным подбородком; колючей щетиной; игривой, хитроватой улыбкой и прищуренными глазами. Он улыбался, и мне хотелось снять видео ему в ответ, но я опомнилась: точно не в клубе и не после «Голубой лагуны» вперемешку с текилой.

«Как здорово! Вот бы к тебе».

«Может, получится по осени. Потерпишь?»

«Всегда».

Сообщение осталось непрочитанным – наверное, прервалась связь или его срочно вызвали к пациенту. Ники вынырнула к столику из толпы танцующих.

– Чего улыбаемся? – она обмахивалась ладонью, темные кудрявые пряди чуть взмокли от духоты и пота, прилипли к плечам и шее. – Алкоголь так действует?

Мыслями я уже жила была в промозглой таймырской осени, рядом с ним. Но предусмотрительно скрыла это от Ники, чтобы избежать лишних и уже тошнотворных нравоучений. Опрокинув в себя еще рюмку, я заела ее лимоном и поморщилась, напиток тут же попросился обратно, обжегши горло и пищевод.

– Пойдем потанцуем? – я сама потянула ее в толпу, растворяясь в громкой музыке.

Лето закончилось незаметно. Сентябрь, а вместе с ним и новый учебный год, третий курс, подкрались незаметно, по-кошачьи, и к ним я оказалась не готова. Мольберт, запыленный от долгого