Бывшие. Жена для чемпиона - Анна Олеговна Ковалева

Не так уж плохо, не правда ли?

* * *

Что касается отца, то с ним мои отношения стали портиться с того момента, как я выслушал историю матери.

Нет, я не стал разговаривать с батей, вытрясать из него правду, но тщательно обдумывал услышанное от мамы и делал для себя выводы.

Вот и стал в итоге больше тянуться к матери, полноценно впустив ее в свою жизнь, и ментально отдаляться от отца.

Тем более он и сам не стремился к тому, чтобы укрепить наши отношения.

Это не он сидел возле меня в реанимации, не он кормил меня с ложечки, не он провожал до туалета.

Только воды пару раз подал. Для всего остального просто звал медсестру.

А мне после такого отношения становилось непонятно, как он вообще меня вырастил. Видимо, только потому старался, что считал меня ценным активом, который стоил того, чтобы вкладывать в него усилия.

Ну и средством насолить бывшей жене, судя по всему.

А теперь всё. Игрушка сломалась, депозит сгорел, вклады вылетели в трубу. Вот батя и злился, что приходится со мной возиться.

Ведь выгоды я ему уже не принесу. Не стану легендой, не заработаю баснословных денег.

Для него сын теперь — балласт.

Я чувствовал, как батя внутренне закипает оттого, что все идет не по его планам, и знал, что однажды случится срыв.

Отец был недоволен тем, что я выбрал лечение в Германии и жизнь в доме матери, но в итоге смирился и вмешиваться не стал.

Собственно, его мнения я и не спрашивал. Просто поставил перед фактом, что после выписки улечу в Берлин.

Так что пришлось бате периодически таскаться ко мне в Германию и выяснять подробности моей реабилитации.

И два года спустя после аварии, когда я получил свой окончательный приговор, отца все же прорвало.

Вердикт врачей был однозначен: в большой спорт мне дорога заказана. Прежние физические формы мной потеряны навсегда, связки и подвижность коленного сустава хоть и восстановлены, но далеко не полностью.

И интенсивные спортивные нагрузки лишь окончательно угробят мое колено.

Ну и вдобавок после перенесенной клинической смерти начало барахлить сердце.

Врачи насчет этого толком ничего сказать не смогли.

Вроде патология была не явная и не угрожающая жизни, но тем не менее являлась противопоказанием для продолжения спортивной деятельности.

Конечно, как любитель я смогу выйти на лед, покататься чисто удовольствия ради, но комиссию ни в одном нормальном клубе не пройду.

Так что пришлось контракт с Быками расторгнуть и собрать большую пресс-конференцию для журналистов.

Объявлять о завершении карьеры было неимоверно сложно. Даже словами не описать, что я чувствовал в тот момент.

Наверное, это было сродни тому, чтобы самому отпилить себе руку или ногу. Но другого выхода у меня не было.

Чуда в моей жизни не произошло.

В назначенное время я с трудом вышел в зал, уселся за стол и молчал перед камерами минут пять, наверное.

Роковые слова никак не хотели срываться с языка. Но в итоге их сказать все же пришлось.

— Дамы и господа, прошу минуточку внимания. К сожалению, обстоятельства так сложились, что я вынужден объявить о завершении спортивной карьеры…

Дальше поднялся такой шум и гвалт, что я чуть не оглох. Журналисты набросились на меня, как свора собак, получивших свежие кости. И просто так отпускать никак не хотели.

Выбрался я из помещения еле живым, выжатым как лимон и абсолютно подавленным.

И тут из бати, который был на конференции вместе со мной, полилось душевное дерьмо.

Конечно, я давно этого ждал, но момент он выбрал для своей атаки очень неудачный.

Как будто хотел добить.

— Ну что, доволен, паршивец? Просрал карьеру как последний дебил. Ради чего я старался тебя вверх протолкнуть? Ради вот такого бесславного конца? Чтобы ты превратился в немощного доходягу?

— Можно подумать, я хотел так карьеру закончить. Ты же прекрасно знаешь, что хоккей — мое всё, и я никогда не филонил. С детства я всё отдавал игре, все силы, все возможности. Так какого хера ты меня винишь? — огрызнулся я. — Я ведь не был бухим, пап. И ехал с тренировки. Не я виноват, что машина потеряла управление.

— Ты мог ехать аккуратнее. Должен был, мать твою, ехать аккуратно! Но нет, нормально ехать ты ведь не мог. Надо было устроить аварию.

— БАТЯ! — пелена злости и обиды застила глаза, и я невольно повысил голос. Впервые в жизни я позволил себе кричать на отца: — А ТЫ ХОТЬ НА МИНУТКУ ДУМАЛ О ТОМ, ЧТО Я МОГ УМЕРЕТЬ, А? ЧТО МОГ ПРОСТО СДОХНУТЬ В ТОЙ КАРЕТЕ СКОРОЙ ПОМОЩИ?

— Да лучше бы ты и правда сдох! — проорал он, побагровев как рак. Из уголков губ во все стороны брызнули слюни. — Всем было бы легче. По крайней мере, в смерти обрел бы ореол легенды. А теперь ты просто ни на что не годное ничтожество, тупое туловище, на которое противно смотреть!

Глава 26

Хотел бы я сказать, что мне было плевать. Что слова отца никак меня не задели.

Но это неправда. Его слова причинили мне сильную боль. Никакой физический удар не сделал бы больнее, чем эти паскудные слова.

Я же любил отца, боготворил его. Он был для меня не только папой, но и наставником, тренером, установками которого я руководствовался всю жизнь.

И зря, как выяснилось.

Потому что мой папаша оказался на поверку полным дерьмом. А такой человек ничему хорошему в плане человеческих отношений научить не может.

— Ну ты и мудак, батя, — выплюнул ему в лицо, даже не пытаясь скрыть обиду. — Мать права. Ты и правда не умеешь любить никого, кроме себя. Всеми остальными просто пользуешься до тех пор, пока они тебе выгоду приносят.

— О, смотрю, эта сука уже успела тебе мозги промыть? Качественно сработала стерва, отдаю должное.

— За базаром следи, бать, — прорычал я, ведомый вспыхнувшей яростью. За маму стало обидно. — Хватит оскорблять ее. Особенно после того, что ты сделал с вашим браком, с ней и со мной.

Дальше я молчать не стал, высказал отцу всё, что узнал от матери, и свое отношение ко всему этому дерьму выразил предельно ясно.

Но отец от этого только еще больше взбеленился. Мне даже показалось, что его сейчас удар хватит. Настолько сильно он покраснел и